Александр Гайдышев - Счастливая карусель детства

— Мама, ты видишь, он уже все забыл, словно ничего не произошло. А ты, Юра, не кури дома и тем более при детях. Сколько раз можно повторять одно и то же.

Дядя Юра вздрогнул, изменился в лице, изобразил страдальческую гримасу и, не потушив сигарету, выбежал обратно на улицу, не проронив ни слова.

Претензии же тети Али не знали конца. Иногда мне даже казалось, что к мужу она относится не иначе как к непутевому ребенку, который без контроля с ее стороны обязательно вляпается в какие-нибудь неприятные истории. Зачем она это делала, я так и не смог понять, ведь даже мне — ребенку— было очевидно, что дядя Юра «неисправим» и совершенно не поддается ее воспитательным методам. Зато конфликты постоянно возникали между супругами, и благовоспитанная жена вновь и вновь находила формальные поводы для придирок, подливая масла в огонь.

— Юра, почему ты оставил бритву на улице? Зачем ты разбил кружку? Почему ты так много куришь? Что за грязную корягу ты приволок с залива на дачу? Говори тише, здесь не привыкли к такой манере общения!

Совершенно без злобы и задних мыслей тетя Аля с удивительной изобретательностью и настойчивостью находила новые поводы для придирок и в спокойной, сдержанной манере излагала их мужу. Реакция его была более чем предсказуемой: «Да что ж такое, когда это закончится?» Дядя Юра любил, чтобы его не трогали, а к нападкам своей жены относился, вероятно, как к жужжанию назойливой мухи, которую бог сотворил непонятно для чего. Но поскольку действие высших сил не всегда поддается человеческому разуму, ничего не оставалось другого, как смириться, отмахнуться от нее на время и выкинуть неприятности из головы.

Дед крайне благоволил к своему московскому зятю, а все нападки на него со стороны женской части семьи жестко пресекал и ставил всех на место.

— Знать ничего не хочу! Запомните, Юра, по большому счету, очень хороший человек и широкая душа!

После таких заявлений главы семьи у бабушки, тети Али и бабушки Ани не оставалось на руках ни одного козыря, и приходилось лишь смиренно выносить эскапады «родственника-грубияна». Деду импонировали в дяде Юре его увлечение искусством и культурой, умение находить и ценить во всем красоту, его природная широта натуры и искренность. За исключением дяди Юры и мамы он не мог найти в своем окружении «по-настоящему достойных и интересных собеседников» на темы литературы и искусства. Когда же мужчины — ценители мира прекрасного — сходились в своих продолжительных дачных разговорах, нередко проходящих под аккомпанемент звона коньячных бокалов, то даже бабушка против воли проникалась уважением к мужу дочери.

Но упрекала она за глаза своего зятя помимо грубости еще и по другой причине. Работая архитектором в Московском архитектурно-строительном ведомстве, реализовав в Москве и Союзе множество творческих проектов различной функциональной принадлежности, среди которых было много жилых зданий, и снискав заслуженное уважение у коллег по цеху, он категорически отказывался пользоваться служебным положением в личных целях и улучшить свои скромные жилищные условия. Жили же наши четверо москвичей на сорока двух метрах в типовой панельной многоэтажке на юго-западе столицы. Квартира эта была приобретена примерно году в шестидесятом, еще до рождения первенца — Бориса, после размена дедом с бабушкой своей четырешки на Куйбышева, где соседями их были Ольга Форш и композитор Соловьев-Седой. Дядя Юра с точки зрения бабушки был вздорным самодуром, который из-за своей негибкости, принципиальности и нежелания вступить в партию закрыл для себя все жизненные блага и перспективы карьерного роста. Когда же речь заходила о Коммунистической партии, дядя стабильно вспыхивал и разражался градом ругательств.

— Да это же бандиты чистой воды, дешевые дармоеды и приспособленцы!!! Лучше я застрелюсь, чем буду иметь дела с этой бандой. Еще чего — в партию их вступать! Не дождетесь!!! Он моментально вскакивал из-за стола, как тигр начинал метаться из стороны в сторону и нервно курил. Ситуация была необычайно комичной оттого, что часто свидетелями этих гневных речей были дед, папа и мама, которые, в свою очередь, были членами партии. Они переглядывались между собой со сложной палитрой чувств, понимая, что оратора невозможно никак переделать и заставить замолчать, и только могли с легкой укоризной покачивать головами. Всем было понятно, что это еще только цветочки, и если начать с ним спорить и доказывать обратное, то он зайдет очень далеко, и кто знает, чем это все может закончиться. Папа смеялся и пытался оборвать своего друга, но тот лишь огрызался и отмахивался от него. На разъяренного антисоветчика мог повлиять только один человек.

— Юра, не перегибай палку! Сядь и успокойся! Дед как всегда спокойно и властно за секунды укротил своего необузданного родственника, и тот как послушный школьник вернулся на свое место за уличным столом. Все улыбались незадачливому бунтарю, а он нервно пыхтел и ерзал под нашими взглядами. Но вот взгляд его заскользил вверх, и глаза начали с интересом выхватывать какие-то необычные формы облаков. Он уже не имеет ничего общего со своим экспрессивным двойником.

— Санек, погляди, да ведь это вылитая Австралия плывет прямо на нас, а вон там бригантина, вон там, видишь, справа! Это же чудеса! — он вытянул руку и с одухотворением начал поочередно указывать мне на выхваченные им из множества два облака. Папа громко рассмеялся: «Вы только посмотрите на этого соловья-антисоветчика!»

— Юра, как ты не можешь понять, что здесь не привыкли к такой манере общения! — тетя Аля перевела взгляд со своего мужа на деда в надежде, что тот, может быть, наконец, научит его правильно вести себя, в обществе.

— Да что же это такое!!! Коммуняки! И здесь добрались! Что же вы меня все пилите, проходу не даете, воспитываете постоянно? Он уже выскочил из-за стола, нервно, не вынимая из дрожащих губ сигарету, накинул куртку и стремительно пошел по тропинке, идущей в сторону залива.

— Ну что, папа, что я тебе про него говорила?

— Оставьте его в покое. Повторяю, он очень хороший человек. Жаль, что не все его могут понять!

Я был очень благодарен деду, что он действительно чувствовал, по-настоящему понимал и прощал моему дяде все его негативные черты, понимая, что нельзя его судить по меркам обычных людей.

В политике Сталина я тогда почти ничего не понимал, но знал, что при нем мы одержали победу в войне. На мои вопросы о сталинском времени взрослые особо не распространялись, намекая, что я еще слишком мал, и говорили о каких-то репрессиях и развенчанном культе личности. Но дядя Юра не стеснялся и именовал Сталина главным бандитом в стране. Его откровенность вызывала у меня массу вопросов, и он рассказал мне историю из своего детства, после чего я больше никогда не мог осуждать его за резкость и грубость высказываний.