Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

Мы вышли загодя. Автобус, разбрызгивая солнечные лучи, домчал нас до нужной остановки, и мы слегка возбуждённые близостью прекрасного подошли к театру. Но храм искусства был почему-то закрыт. И витала такая аура, что закрыт он давно. Мы обошли его по периметру, дёргая каждую дверь. Всё на замке. Я понял, что пир духа не состоится.

Наконец из одной двери появились какие-то строительные мужики с носилками и стали с отвращением месить в них раствор. Солнце светило не слабо и они были вымокшими от пота.

Я спросил у них на счёт спектакля.

— Не, — уверенно сказал, что постарше — театра сегодня не будет.

Все ушли на пиво.

— Как на пиво? — растерялся я — Ведь в газетах было. Сегодня в 12 часов спектакль.

— Ихний Буратино, говорят, забухал. А без него никак, — с мрачной завистью сказал, что помладше и принялся закидывать раствором оголившийся угол.

Мне стало обидно. Хоть бы повесили объявление, что всё отменяется. Но обидно мне было не из-за этого. Я бы понял, если бы запил Карабас-Барабас — ему по статусу положено. Или Дуремар с котом Базилио. Это тоже можно понять. Но Буратино..! Главный положительный герой, на которого я равнялся в раннем детстве. Я представил себе Буратино, пропивающего свою курточку. С носом из красного дерева. Продажную любовь лисы Алисы. Папу Карло, названивающего в вытрезвитель. Как Буратино долбят бок стамеской, чтобы вшить «торпеду»… Я поделился своими мыслями с ребёнком, но сочувствия не нашёл.

— Ты уже вообще, — сказала Наташа — Это артист пьяный, а Буратино всегда трезвый. Он же маленький. Ты чего, книгу не читал?

Я спохватился. Действительно… Навоображал бы весть чего. Я купил ей мороженого. Мы потолкались по базару и весело истратили театральные деньги на разные вкусности и вкусные разности для ребёнка. От лимонада по нарастающей до свиного шашлыка. И вообще с восторгом провели время. А потом, как пишут в газетах, усталые, но довольные мы вернулись домой.

С тех пор мой ребёнок стал заядлым театралом.

— Театр я обожаю — говорила она — Особенно, когда спектакль отменяется.

Весна. И уже без сосулек. Скоро Пасха. Но в бога верить мне как-то лень. Тут и в себя не веришь. Они говорят, не согрешишь — не покаешься. Получил от жизни удовольствие — значит нужно каяться. Удовольствие — это значит нехорошо. Что-то не так у них. В голове не срастается. Они суют мне правильные журнальчики и говорят — тебе надо о душе подумать. А чего о ней думать? Об этой отбивной котлете. И кто её видел? С таким же успехом можно думать, есть ли жизнь на Марсе?

Ну Иисус. Ну Христос. Ну суперзвезда он. А церковь его Фан-клуб. А я то здесь причём? Хотя сам Христос меня невероятно волнует. Вся его короткая жизнь. Вехи биографии. Постараюсь по фактам. Был незаконнорожденным от проезжего молодца. Хотя молва приписывает авторство богу и твердит про непорочное зачатие. Но мы-то с вами взрослые люди. А незаконнорожденный в те годы — это комплекс на всю жизнь. Тем более родился в хлеву. Служба акушерства тогда была поставлена плохо. Жил в бедной рабочей семье — отчим трудился плотником, несмотря на пенсионный возраст. Трудное послевоенное детство. Абсурдная по своей бесчеловечности выходка царя Ирода. Отвратительная из-за пятого пункта анкета. Потом он стал бомжом и скитался неизвестно где. Вернулся налегке, даже без смены нижнего белья. Но оказалось, главное он принес внутри себя. Начал проповедовать. Показывал чудеса и фокусы. Наконец, признание и шумный успех. Гастролировал по всему Израилю. Морально перековывал грешников и проституток. Подавал пример. 33 года, а он уже завязал с женщинами. Потом его негодяйски прибили гвоздями к кресту. Свой же соратник и заложил за смешную сумму, даже и налом. Так трагически, хотя и логично, закончилась его карьера. Что сказать? До слез симпатичная личность. Прожил жизнь настоящего поэта. За каждое слово отвечал своей судьбой. И погиб за идею. За всех нас. Я абсолютно уверен, что родись он сейчас, его бы тоже убили. Люди остались прежними.

Что сделали с его именем после смерти — это другой вопрос. Будь он жив, он бы не одобрил. Он был скромный. Не тянул одеяло на себя. После смерти его просто используют умные люди. И столько «бабок» наварили. И еще наварят.

Религия — это опиум, а я предпочитаю водку. Хотя, божьи заповеди все ставят по полочкам. Сразу видно, кто есть кто. И верующий не тот, кто тусуется в церкви, а кто живет по ним. Я тоже стараюсь жить по ним, но не получается — слишком многие в мини-юбках. И Пасху я люблю. Во-первых, работать — грех. Во-вторых — весна.

Тяжело ему, наверно, было умирать весной…

На моей совести довольно много самых разнообразных грехов. Человек я энергичный и разносторонний. Но я расскажу об одном, может быть самом страшном. Как из-за меня один человек бросил пить.

Работал я тогда в одной шарашке по выработке пара. Стояли паровые котлы и мы их всячески обслуживали. Одним словом, энергетика — газ, вода и пар. Конечно, ничем, кроме тупости и лени я там себя не проявил, но дело не в этом.

Был у нас в цеху один наставник. Наш старшой — дядя Гоша. Фронтовик с боевыми орденами. И мы — относительная молодёжь кочегарили под его началом. Дядя Гоша представлял из себя жердевидного жилистого мужчину с кранообразным носом, похожего на Григория Мелехова в старости. Полуседой бобрик, косматые брови и ноздри. Пьяным я его никогда не видел, слегка выпивши он был всегда. А это большая разница. С нами он, держа дистанцию, не употреблял, а с кем непонятно. Человек это был по-фронтовому нервный, любил обличать. Стоило дяде Гоше дня три не попить и он начинал дудеть в свою дуду. Что мы все, дескать, вокруг него алкоголики и он единственный здесь правильный и хороший человек. Как нас только земля носит! «У-у, троцкисты!» — говорил он нам и осуждающе попеременно шевелил бровями. Пьяниц в этот период дядя Гоша люто ненавидел.

Единственное, что искупало его ненависть— это то, что более более трёх дней его трезвый период не длился, как дядя Гоша не старался, и его мания величия бесследно проходила.

Работали мы, работали, а в 12 часов наконец наступал обед. Единственное время, когда мне на работе нравилось. Каждый доставал свой тормозок и всё складывалось в общий котёл. По цеху плыл впечатляющий запах. Дядя Гоша начинал дёргать носом.

— Пойдёмте кушать, — говорили мы ему.

Но он отнекивался и с лживым смирением говорил:

— Спасибо, ребята. Вы — молодёжь, а я уж как-нибудь по стариковски… Один. В уголке. Чтобы вам не мешать.

И он действительно со своей жратвой садился где-нибудь в уголке, подальше от нас и мрачно кушал, пережёвывая пищу железными мостами. Я за ним краем глаза наблюдал. Ритуал был одинаков. Дядя Гоша доставал из сумки свой неизменный термос, пил из крышки чай и потом степенно брался за ложку. Однажды мне это показалось странным. Нормальные люди сначала едят, а только после чаёвничают. Смутная догадка зашевелилась в моей голове. И в ближайшую смену я её проверил. Когда дядя Гоша ушёл списывать мазутные цистерны на четвертый пост, я заглянул в его сумку. Открыл термос и понюхал. Что и говорить, я учуял родной запах — вместо чая там была водка! Граммов 500. «Ах ты, старый хрен, — подумал я — мы, значит, алкаши, а сам-то ты кто?». Мне вообще не нравилось, когда пьют без меня. И я решил подшутить. Не скажу, что это была удачная шутка, но тем не менее шутка. Я аккуратно слил водку в другую посудину, а в термос налил из водопроводного крана простой воды. И всё поставил на место.