Сергей Нефедов - Лунная походка

Достаивая до конца службы (уж сил нет, а присесть некуда), он всегда говорил: – А в конце будет самое интересное, – и, складывая руки на груди как положено, шел ко причастию, запах кагора уже чуть кружил голову, он брал несколько ломтиков просфоры и запивал теплотой.

Ну теперь-то уж все будет иначе, и он не будет ложиться спать в шесть вечера от бессилия перед одиночеством, не будет плакать по ночам перед бессилием достичь Леонардо да Винчи, перед бессилием плакать посреди многих и многих потрясающих фильмов, которые ему так и не удастся посмотреть.

Он всегда плакал, даже едучи уже в трамвае, если родители не могли купить билеты в кино. – Что вы над ним издеваетесь? – спрашивала сердобольная старушка. И отец всегда отвечал: – Это он над нами издевается, а не мы над ним.

Отец как-то купил детскую книжку и, сидя на скамейке на площади Революции, распластал страницы пятаком, так как нечем было их разрезать. И все равно он, не умея читать, восхитился домиком с дымом из трубы, и ему было так уютно глядеть на этот домик в снегу.

Поражает картина Саврасова, где дед ведет за ручку внука; ведь они никогда не выберутся в город с его жестокостью и непролазной тоской, они счастливы, вон их хибарка, и пацаненок, Бог даст, доживет до дедовых лет, и они все счастливо умрут под лампадами и при поддатом попе с кадилом, им просто ничего не нужно от этого мира.

За что я ненавижу Горького, так это за смутьянство, за бестолковость, за ненасытную жадность и противопоставление богатых бедным. Уж такие у него богатые, уж такие у него бедные. Чтоб всех сравнять, «глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах». А Буревестник мечется и кощунствует. Что ему надо? Чего он хочет? Мало Гулага, мало Шаламова? Надо что-то еще, американской агрессии? Иран далеко от Америки. Подумаешь, какая-то одна ядерная атака.

Моя милая, любимая, почему мы не можем жить вместе?

Вот видишь, до чего доводит отступление от или пренебрежение инструкцией Kuy, а также ошибочная трактовка постулата Zio.

Но если припомнить закон обратной величины, то все можно обратить себе на пользу.

В ту зиму снег был печально вялым. Квело он оседал с запоздавшей листвой. Дома, как рыбы, плывущие в водорослях. Телефон выдерживал долгую паузу, простуженным голосом сообщал об очередном крушении. Уменьшенная копия «Мерседеса», стоявшая на столе, напоминала катафалк. Запуская ленту «Цирк», В. меланхолично замечал вместо зрителей фанерные выпилки. Лишь полненькая Орлова светилась радостью, как начинающий наркоман. В. представлял себя в роли советского офицера, втюрившегося в Любу. Любашу. Любхен. Должно быть, они испытывали счастье высокой пробы в конфетной Москве. Из дома В. заставлял себя выходить на поиски – золотоискатель, т. е. старатель – пустых из-под пива бутылок. Обряжался в макияж: замызганную фуфайку с болтающимся хлястиком, драные сапоги-керзухи и одноухую шапку-ушанку.

Однажды В. нашел пачку самых крупных в данный момент купюр. Мир, как по мановению волшебной палочки, преобразился. Появилось солнце, режущее глаз, ночи выпадали лунявые, звездчатые, как забор в дырках, облитые дождем, и оледенелые ветви под ветерком звенели, шуршали, что-то хотели сказать. В. начал с того, что набрал антидепрессантов и транквиликов, обоймы в холодильник боевых семидесятых. И сознавая всю ничтожность и жалкость своего положения, ничего с собой поделать не мог. Он затоварил свою трущобу ящиками с консервами; поздно ночью, чтоб никто из соседей не просек, затаскивал мешки с сахаром, мукой, крупами, как мышь-полевка на зиму в нору с отнорками. Мир уже не казался железной клеткой. Его хроническое одиночество стало разрушаться, появились из ниоткуда, как грибы, новые знакомства. Его несло, гнало, как кораблик из газеты по ручью в март. Он с ужасом пересчитывал убывающие деньги, они сокращались, как шагреневая кожа. Любой нормальный еврей сел бы с калькулятором и разработал план преумножения первоначального капитала.

В. поперло в Москву разгонять тоску. Часами он катался в метро, забившись где-нибудь в углу, и под видом клюющего носом созерцал белых людей, клещами вцепившихся в поручни, погруженных в свои амплитуды. Нашлась его знакомая, прописавшаяся в Москве и живущая, как он догадался, содержанкой у какого-то «бедного еврея». Ее сумбурные потоки слов гипнотизировали В., лишь бы слушать это ее шуршанье. Он снял квартиру, она приходила, и они объедались салатами, фруктами, готовили голубцы, пельмени, люля-кебаб. «У каждой бабы есть свои люляки…» Он был готов стянуть с нее трусы, когда она жарила кабачки и смеялась, рассказывая что-то забавное, обнажая белый оскал красивых, как вся она, зубов.

Тайные течения подсознания сдерживали его кобелизм. Впрочем, однажды она сама все сделала за него. И потом, после утоленного голода, после двухчасового поскрипывания кровати, ее стона и ахов, после вгрызаний ее наманикюренных пальчиков в его спину они лежали друг у друга на руке, смотря по телеку нечто захватывающее. Уже через несколько дней, приходя к нему, она первым делом стягивала с себя трусики, перешагивала их, и они, то ли от отчаяния, то ли от безоглядной, самой что ни на есть обыкновенной любви, падали в приглушенный свет или в полную темноту, чтобы ни о чем не думать… держись за свои коробки с транквиликами, ты хотел выпасть из времени, пожалуйста…

Тайные течения прорывались в незапоминающихся, но тревожных снах. Она не курила и В. воздерживался. Он словно очнулся от сладкого сна, когда тревога напала средь ясного дня. Зайдя как-то в кусты за надобностью, В. с изумлением увидел высокого мужчину в распахнутом кожаном плаще, стоявшего у края шоссе. Уперев руки в боки, он поливал из расстегнутой ширинки мчавшиеся мимо машины, которым по-видимому некуда было деться: остановка запрещена. Обоссаные лимузины – вот и все… Как говорил один знакомый: Москва это пластинка, она кружится, кружится, а в середине ее дырка, пустота. Увиденная сценка отрезвила В., привела его в нормальное состояние – тихо сосущей, иногда невыносимой, иногда как гуляющая пуля отступающей тоски. Кажущаяся беззаботность, безалаберность москвичей, прошмыгивающих мимо, в какой-то мере передалась и ему. Он уже не брал по два мороженых в шоколадной глазури. Его знакомая, – как ни крути, он, В., не мог ей заменить ее «бедного еврея», который покупал ей трусы за сто долларов, – сославшись на неотложные дела, исчезла, сказав, что позвонит. Чтобы заполнить сосущую пустоту, он проторил тропинку в пивную. Знакомый русский вариант. Через копченую селедку там завязалось знакомство с Ч., который поразил В. полным отсутствием каких-либо комплексов, как-то: где достать шнапс, деньги, сигарет, чем занять вечер, к кому пойти, куда; Ч. просто манипулировал телефоном, он пробегал в метро задарма, знал, где, кто, когда собирается, знал, кто может угостить, кто с кем свести, с кем можно посидеть в ресторане…