Сергей Нефедов - Лунная походка

Глоба предлагает заполнить купон с двумя и не больше желаниями, которые перечислены на прейскуранте, и, отправив по адресу, ждать. Мы выбираем, выбирают кончики пальцев. Хочешь стать, добиться, преуспеть, заиметь – вот коробок желаний, пока горит спичка, ты можешь ощутить такой прилив необычайного счастья, восторга, блаженства! Но только пока горит спичка. Чирк! – и зажглись огоньки в голове, заиграли тысячи колокольчиков, кожу кольнуло множество мелких мурашек, от чего волосинки на руках встали дыбом, заблестело, засияло, закружилось все кругом. Помнишь ту девушку, она поднимается на цыпочки, нагибает твою голову и опьяняюще целует взасос, на ней юбка по моде тех лет, и бант, и жабо, и кружева, вытащи из бокового кармана зеркальце и посмотри, улыбаясь – все зубы на месте, ни единого седого волоса, ни морщинки. Новая твоя машина сигналит под окном.

Спичка погасла, обожгла пальцы, ты стоишь в темном подъезде, греешь руки у батареи, ноги промокли, коробок упал, ты шаришь впотьмах, тебе скорей хочется окунуться туда же, вот задел пальцами и они, грохотнув, перекатились в дальний угол, ну теперь они от тебя не уйдут. Стоп, тут чьи-то лаковые туфли, их блеск и в темноте мерцает, от туфель идут ноги, точней, точеные, и на ощупь понятно, ноги в капроне, нет, это не эластик, это именно капрон со швом сзади, твои руки поднимаются выше и выше, и моторы протяжно гудят, может это в Нью-Йорке, а может в Париже – не имеет значения в данный момент. Тебя ласково останавливают чьи-то мягкие руки в маникюре.

– Вы что-то потеряли?

– Да, да, коробок упал.

– Пожалуйста.

Ты нервно хватаешь и с маху ломаешь спичку, но следующая зажигается. Свет разгорается все ярче и ярче, освещая все кругом подробно до мелочей. Ты смотришь на нее, она на тебя.

– Вот ваше зеркальце.

– Да, да, спасибо. Не может быть!

– Вам плохо?

– Отнюдь!

Все ярче и ярче горит спичка, скоро она кончится, вот-вот обожжет пальцы. Странно, она не кончается.

– А почему, собственно, спичка не кончается?

Девушка, улыбаясь одними глазами, говорит тише обычного, приглушенно, но каждое слово так отчетливо слышно, оно звенит в твоих ушах, как те прежние колокольчики, которые ты так хотел повторить, но спичка погасла, коробок упал, боты промокли, а эта не гаснет, а разгорается все ярче и ярче, все сильней и не жжет пальцы.

– Все в твоих руках, – почти шепчет девушка. Оказывается, вы стоите на коленях и охраняете спичку вашими ладонями, может поэтому она и не гаснет.

– А теперь и в твоих тоже, – говоришь ты шепотом, словно не веря, что она все еще горит, словно боясь ее затушить.

В пятьдесят лет еще лучше чем в сорок. Хочется смеяться аж до боли в животе.

Синее полотенце осталось на пляже, его схватила собака, за ней гналась целая толпа. Все думали о разном: о плаще с хлястиком сзади, о ребенке, погибшем во время аборта. На столе стоял стакан самогона, и так как парализованный не мог позволить себе его, то пришедший племянник опорожнил стакан, прежде чем вымыть грязное и обрюзгшее свое тело под свежими струями душа.

Душа может уместиться в спичечном коробке, так думал юный пианист, спасая зимнюю пчелу, – подсыпав сахару, и каково же было его удивление, когда пчела дала дуба. Очень не хватает разноцветных кружевных ковриков, которые плела старуха из разных лоскутов, не говоря уж о самой старухе.

Во время взлета он чуть с ума не сошел из-за боли в разбитой намедни губе, и тут ему показал сосед, что надо закрывать не только уши, но и нос. Полегчало.

В Ленинграде много кофейных заведений, где чувствуешь себя уютно и с хрустом вгрызаешься в слоеный хачапури. В Челябинске, отстояв очередь, получаешь свой хачапури и кофе, которое невозможно пить. Переслащено.

В троллейбусе он однажды видел ангела, девочку лет двенадцати, у нее все было ангельское, особенно глаза, на удивленье чистые, прозрачные и запускающие любого в ее душевный комфорт. Как жаль, что ему пришлось выйти на одну остановку раньше, он видел, куда она пошла, но, добежав, так и не нашел среди отвратительных, внушающих омерзение чело-волков.

Наугад взял со стеллажа книгу, открыл ее, и его затрясло от омерзенья, словно кто-то сыграл с ним злую шутку: среди тысячи книг на русском ему как знак из прошлого, далекого, детского, когда он нашел коробочку со странным названием «боры» и в ней непонятные изделия из металла, с которыми ему предстояло познакомиться поближе, как если б гроб привезли по ошибке в твою квартиру, попалась книга на чистом справа налево иврите. Он с отвращеньем засунул ее в первую же щель между томами, а потом вытер руки о брюки. Не суй свой нос куда не надо. Церковный ладан пах совершенно по-другому и купленный хотелось отнести назад и бросить в морду продавчихе, которая ничего не понимала в запахах. Особенно истинных, единственных и неповторимых.

Они лежали на траве, он мечтал коснуться ее рукой, ее оголенного живота, он смотрел в сизое с прожилками топленого молока небо. И вдруг она засунула довольно длинную соломинку ему в нос. Это было так неожиданно, так дико, все равно как если б она залезла ему в трусы… Он заорал. Через парк, обратно они шли молча. Каждый думая что он прав. Но он звонил ей и в отместку провожал в центр. Она умела распоряжаться деньгами. В новеньком пальто с песцом и модной шапке она рассказала ему как-то всю блоковскую «Незнакомку», с которой у него были совершенно запутанные отношенья: то он ненавидел ее как птеродактиля, то искал у нее снисхожденья. Как всякая женщина, она могла бы прижать его раненую голову к своей груди, и у него бы все прошло: и отвращенье к непонятным их отношениям, вполне понятным, когда он провожал пьяного преподавателя до остановки: все, спасибо, дальше я как-нибудь один. Но наглое ее выплывание из толпы однажды все снесло как цунами: бритвы он есть не хотел, повесившегося на веревке он запомнил в детстве. Фантомас по первости потряс его. Сходством. Хотя потом он хохотал над комиссаром Мегрэ. А Фантомас оказался просто надувной куклой. С которой он играл в детстве еще с мамой, опуская игрушку в тазик с водой, а потом брызгая со свистом.

Однокашники на картошке залезли на стог сена, и он тоже захотел туда к ним. Но они с хохотом сталкивали его. Тогда он свалил одного из них, пожалуй самого здоровенного, и помчался за ним по полю, на ходу схватил самую крупную морковку и зафинтил ему в спину. Тот упал, а когда подошел догоняла, то увидел, как лежащий на земле плачет, закрыв лицо руками. Это было нечто.

Зимой, в начале ее, долго ждешь снега. Утром просыпаешься, и когда в одной из двух форточек видишь свежий ночной снег, то волненье хватает за жабры. Может с новым снегом все будет по-новому, может старое ушло безвозвратно и нечего за него цепляться, и вспоминаешь как первый раз вышел в шапке на резинке с лопаткой и что-то больно кольнуло и такая странная радость пробежала по всему телу. Примерно это же бывало при встрече с девушкой. Неважно какой по счету. Таково все новое, даже только что купленные туфли, с которыми он любил спать, положив их под подушку. Господи, сколько же лет прошло!