Наталья Парыгина - Двадцать лет

Просторно как стало. Хоть танцуй. А тогда кровати стояли чуть не впритык, еле-еле бочком можно было пробраться. И в коридоре лежали раненые. Но танцевать все-таки умудрялись. Где лежал этот, весельчак… в третьей палате, у окна… теперь старик сидит, задумавшись. «Давайте, потанцуем. Зося, играй!» А весельчака выписали, через месяц на фронте погиб. Как же его фамилия? Гошей звали. Гоша, Гоша… Не помню…

— Доктор… Доктор!

Молодая женщина, очень худая, с большими голубыми глазами в упор смотрела на Зосю Михайловну.

— Я не доктор, — сказала Зося Михайловна.

— Не доктор…

«Какая была красавица, — думала Зося Михайловна о женщине, и что-то всплывало-всплывало у нее из глубины памяти и никак не могло пробиться… Голубые глаза. У кого она их видела, такие же вот большие голубые глаза с поволокой? Ах, да ведь он вот здесь лежал. Нет, не здесь, в соседней палате, так же, у стены, этот боец из-под Киева. В ногу был ранен и в грудь, не мог ходить.

«Зося, у меня есть к тебе великая просьба. Обещай, что исполнишь» — «Обещаю.» — «Послушай сегодня сводку и скажи мне правду. Только правду. Понимаешь?» — «Хорошо».

Как он угадал, что именно в этот день?.. Она не знала, как быть. Не могла сказать правду. И не могла соврать. Он сам ей помог: все угадал по лицу. «Киев?» Она кивнула, тихо сказала: «Сдали».

Потом зашла в эту палату в полночь. Боец лежал все в той же позе, с напряженно застывшим лицом. «Что вы не спите?» — «Был приказ не сдавать Киев, — шепотом сказал раненый. — А все-таки сдали. Значит, — не могли удержать…» «Спите» — «Позови доктора. Зови всех докторов, пусть они скорее лечат, не могу я здесь лежать, когда там…»

Где он теперь, этот человек? Его выписали инвалидом, не послали на фронт.

А вот и зал. Пианино нет, убрали. Столовую устроили. Шторы какие нарядные на окнах висят! Тогда и не было такого тюля.

Все здесь другое. И лестница новая. Хотя, наверно, та же, только отремонтировали, ступени ведь были совсем сбитые. Побегала же я по этой лестнице. Детскую палату устроили. Рассказать бы этим ребятам о Юрьеве. Очень Маяковского любил. «Сестрица, принеси Маяковского, почитай…»

Она бегала за книжкой не больше пяти минут. Никак не больше. А когда вернулась, Юрьев уже был с головой накрыт простыней. «Не нужен ему твой Маяковский…» Обозленный парень лежал рядом с ним. Всегда отвертывался к стенке, когда она читала.

Алешина палата. Четыре койки. Тогда стояло семь. Парень спит на его кровати. Чуть-чуть похож на Алешу. Нет, совсем не похож. Нет…

— Вы кого ищите?

— Никого. Я сейчас уйду.

Как странно улыбается этот человек. Что он на меня так смотрит? Смотрит и улыбается.

— «Синенький скромный платочек…» Зося!

— Вы… меня знаете?

— Зося-певунья… Ну подойди, подойди… Давай в шашки сыграем.

— Снигирев! — крикнула Зося Михайловна, пролетела через всю палату и схватила за руки пожилого человека. Она трясла эти руки, смотрела в широкое улыбающееся лицо и твердила:

— Снигирев. Снигирев… Как ты оказался здесь?

— Вернулся после войны. Женился.

— На Майке?

— На Майке.

— А где она?

— Да тут живет. Зоотехником в колхозе работает. А я бригадиром. Шестерых мальчиков мы с ней народили. Ты сядь.

— Не захотела Майка медициной заниматься?

— Не захотела. Насмотрелась за войну, намучилась. Не захотела. Ты зайдешь к ней?

— Зайду.

— Надолго к нам?

— Нет. Сегодня обратно.

— Ты все же зайди. Я бы тоже с вами посидел, да нельзя мне. Вчера только операцию сделали, велели недвижимо лежать.

— Поправляйся. Пойду я.

Снигирев удержал ее за руку.

— Посиди. Вспомни. Я не буду мешать. Вон на той койке он лежал.

— Ты слышал, что…

— Тетка Даша говорила. Даже письмо твое читала, которое ты из Крыма прислала. Хороший был парень Алешка. Ну, ну, не надо… Как живешь-то? Работаешь кем?

— Геологом.

— Вот как. Песни поешь по-прежнему?

— Нет. Не пою.

— Что ж так?

— Не поется.

— И на пианино не играешь?

— Не играю.

— Зря. Талант у тебя был.

— Да ну, какой там талант… Пойду я, Ваня. До свиданья.

— До свиданья, Зося. К Майке-то зайди, не забудь!

— Повидаюсь обязательно.

Тетка Даша устроила настоящий пир. Всю редиску в огороде повыдергала, горшок сметаны достала из погреба, шаньги на трех тарелках поставила на белую скатерть. На плите грибы жарились — это уж Майка грибы принесла, ребята сегодня насобирали: как знали, что гости приедут.

— Ты вовсе и не постарела, Майка, — говорила Зося Михайловна, оглядывая бывшую медсестру, — все такая же.

— Когда стареть-то? — смеялась Майка, показывая широкие плотные зубы. — Некогда. Семь мужиков, а я одна. И помереть некогда будет.

— Ну, угодила ты мне, — в который раз повторяла тетка Даша. — Уж так угодила ты мне этой кофточкой! И ведь в самый раз пришлась. Тут нипочем такую кофточку не купишь.

— Носи на здоровье, тетя Даша.

В маленький домик набилось полно народу, все больше — пожилые женщины. Они целовались с Зосей Михайловной, расспрашивали ее и рассказывали о себе: у кого сколько детей, и как живут, и кто из знакомых уехал, и кто умер.

Лариса задержалась в больнице — делала срочную операцию, и тетка Даша все сокрушалась, что ее нет:

— Ах ты беда, Лорочка-то занята.

За столом пили водку. Катя не хотела пить, но тетка Даша ее уговорила:

— Ты выпей, дочушка, выпей с нами. Выпей да послушай. Ты того не переживешь, что мы испытали.

— За встречу, Зося! — подняв стопку с водкой, громко сказала Майка.

Катя принялась есть редиску со сметаной. Она пыталась слушать, о чем говорят за столом, но в голове у нее шумело, и она не могла уловить связного разговора, а может, его и не было, только отдельные фразы беспорядочно долетали до Кати.

— Гриша-то Пронский, помнишь, белокурый такой? Профессором стал.

— Да ну? Профессором?

— Профессором. По горному делу.

— Про Виктора Бородулина не знаете?

— Под Берлином Виктор Бородулин погиб.

— Зося, а Корнилов-то, с твоим Алексеем в одной палате лежал…

— Помню. Что он?

— Стихи пишет. Ларисе книжку прислал со своим портретом. С лысиной на портрете-то.

— Выпьем, женщины. Давайте за вдов выпьем, чьи мужья головы сложили за Родину. Сколько тут вдов сидит?

— Зося.

— Дарья Ивановна.

— Мариша.

— Зину-то забыли?

— Зина теперь мужняя жена.

— Все равно горе пережила, первую любовь потеряла.

— Будьте здоровы, женщины.

— Выпей, дочушка, выпей с нами…

— Да я уже…

— Ничего. Это пройдет. Паренек-то милый есть у тебя? Есть? То-то. Счастливая! Береги свое счастье, попусту, по крохам не растеряй. Давай, я тебе грибков добавлю.

— Я помню, — задумчиво говорила Зина, сероглазая женщина с волнистыми, забранными в пучок волосами, — помню, как он, Алеша-то твой, зарядку во дворе делал. Ты уйдешь на работу в госпиталь, а он выйдет в огород и марширует, бывало, и руками разводит, и приседает… «Мне, — говорит, — сила большая требуется, я после войны геологом стану, по горам буду ходить». — «Да какая же, — я ему говорю, — на такой еде может быть сила».