Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Конечно, всем аулом порадовались такой удаче: как-никак наш родич попал в институт! Не важно, что заочно.

Наступило весеннее равноденствие. Подтаял синий ледяной наст. Курилась земля. Подул теплый ветер, прозванный в нашем краю «золотой лопатой». Из кривых труб на плоских крышах низко стелился дым. По нему можно безошибочно определить, у кого что в казане. Пожилые женщины в эту пору варят традиционный новрузкоже — из семи главных продуктов. Мама — большая мастерица готовить такое яство. Толченое просо разбухает, масло сочится, ешь — душа радуется. Старики потянулись из дома в дом, поздравляли хозяев с наступлением весны, ели новрузкоже и давали бата — благословение. И я немного походил с ними. У стариков один разговор:

— Нынешняя зима, слава всевышнему, не подкосила чабана. Выстояли.

— Еще бы месячишко продержаться, а там свежая травка пойдет, скотина в тело войдет…

— Иншалла! У нашего управляющего неплохо идут дела…

Когда из-под корней иссохшей полыни робко выглянула зеленая мурава, начался весенний расплод овец. Меня направили на помощь к Койшеке.

Весенний расплод — чабанская страда. От забот голова пухнет. Койшеке за это время, как говорится, не снимал сапог, не развязывал пояса, весь день в бегах, не до сна, не до еды. Исхудал, оброс. Увидел меня — растрогался. На плече его висел полосатый коржун, из него торчали курчавые головки только что родившихся ягнят, позади, жалобно блея, семенили пустобрюхие матки. «Давай, родной, подсоби, отнесем ягнят к стойбищу. Не то дождь пойдет — все, как один, околеют». Мы хватаем в охапку мокрые, трясущиеся живые комочки и спешим к теплому очагу. Здесь такой тарарам — сам шайтан ногу сломит. Жена Койшеке, сакманщица, засучив рукава, сучья в огонь подбрасывает, воду греет, беспомощных ягнят обтирает, обсушивает и к сосцам матки подносит. А они, дурехи, точно ошалели, своих ягнят не принимают, шарахаются, мечутся. «Лови!.. Держи!.. Хватай!.. — кричим мы друг другу. Изловив, я крепко держу матку, сакманщица тычет ягненка мордой в набухшие сосцы… В этой суматохе отца родного забудешь. Попробуй останови Койшеке, спроси, как зовут его жену, он бессвязно пролепечет: «Овца… овца… ягненок…» Я вижу: он разрывается на части, тычется туда-сюда, и в запавших глазах его одна озабоченность.

Только очухается ягненок, насосется молочка, округлится, закудрявится, а уже на другой день нависает над ним злой рок.

Громыхая, «Беларусь» приволакивает огромный прицеп с высокими бортами. Расторопные заготовители ловко хватают пухлых, шелковистых ягнят, словно пончики на скатерке, и швыряют в кузов. Накидав полный прицеп, суют Койшеке расписку, и «Беларусь» с прицепом скрывается за холмом. Сердце чабана обливается кровью. Вся отара, обезумев, мечется, словно напала на нее волчья стая. Осиротевшие матки оплакивают своих ягнят, блеют навзрыд и несутся вдогонку трактору. Два-три дня стоит над зимовьем этот неутешный, надрывный плач. Чабан, опустошенный, сумрачный, пересчитывает в уме отданных ягнят, отгоняет отару в степь, на выпас и, дотащившись до юрты, бессильно опускается на подстилку.

— Все!.. Кажется, план есть… Ух… провались!.. Сгори все синим пламенем!..

Я, тоже изрядно усталый, плетусь на каракулевую базу. Алтынбала обязал меня пересчитать и принять шкурки, а сам накинулся на веттехника.

— Почему у тебя сплошь черный каракуль? Не знаешь, что государству нужен серый?

— А я при чем? Откуда мне знать, какой уродится?! В дебрях генетики даже у ученых мозги усохли.

— У тебя они усохли! Тебе сказано было: черного барана сдай на мясо, а за сивым поухаживай получше. Неужели и этому тебя не научили?!

— Учили — не учили! Надоело! Лучше с сумой пойду по свету. Зимой и летом, как пес, плетешься за отарой, дома не ночуешь, бабу не ласкаешь, а толку что?! За барана отвечай, за матку отвечай, за цвет каракуля отвечай. Провались такая жизнь!

Алтынбала понял, что погорячился, скинул пиджак, завернул рукава.

— Ладно! Не нуди. Всем достается… Лучше посмотрите, как нужно работать. А то копаетесь, ковыряетесь, как с похмелья.

Такое мне приходилось видеть впервые… Стан дымился от крови. Алтынбала хватал из загончика ягненка, левой рукой стискивал ему шею, правой — ловко и точно всаживал в горло нож. Потом быстро переворачивал трепыхавшуюся тушку и, держа за задние ножки, выпускал кровь в колоду. Не тратя времени, он пальцами раздвигал разрез, чуть подрезал шкурку с края и выворачивал тушку наизнанку. Синеватое, крохотное тельце он, не глядя, швырял в деревянное корыто, а дымящуюся, еще теплую шкурку — мне. Казалось, шкурки были живые, шевелились в моих руках, вздрагивали каждым завитком.

Мне стало дурно. Тошнота подкатила к горлу. Пошатываясь, я покинул базу, завернул за угол и присел. В глазах потемнело, все вокруг закачалось…

Голос Алтынбалы доносился издалека: «Поджарьте мясцо ягнят на топленом масле. Пальчики оближете. Такое блюдо называется сырбаз. Оно возбуждает желание, пьянит кровь, поднимает производительность труда. Всем джигитам рекомендую». «Алтеке, — послышался голос молодого веттехника. — А главбух, по-моему, тоже не прочь отведать сырбаз». «Ну, конечно! Кто от сырбаза откажется? Подбросьте ему мешок на моем «газике».

Запихнув в машину мешок с тушками ягнят, отправился я к главбуху. Подальше, подальше от этой бойни, может, развеюсь, отойду немного на центральной усадьбе… Главбух только что пришел с работы, смывал под рукомойником дневную усталость. Услышав наш «газик», вышел навстречу, поздоровался за руку. Потом провел в гостевую. «Ну, как там? Много ли нынче каракуля будет? А-а… Хорошо! Выполним обязательно, а там и почет, и слава, и благодарности, и премия… Тут уж понадобится моя голова. Отчеты сдавать, балансы подводить нужно умеючи, мой дорогой!..» На ходу намеками преподал мне главбух урок бухгалтерского искусства.

На верхушке одинокой старой туранги у родника за аулом появились нежные почки. Нижние корявые ветки так и не проснулись. Старики говорили: плохой знак. Должно быть, лето будет на редкость знойным, засушливым. И птицы нынче избегали туранги, ни одного гнезда не свили на ее макушке. Неприхотливый степной воробей нашел себе пристанище в зарослях полыни.

Не успел я прийти домой и прилечь, по обыкновению, как от Алтынбалы прибежал гонец. Управляющий срочно вызвал к себе. У меня екнуло сердце. Вспомнились слова Алтынбалы: «Слушай, браток, чем это ты не угодил моей женушке? Что-то дуется она на тебя…» Я и сам замечал, что дуется. Видно, обиделась за то, что зимним вечером я не зашел к ней отведать жирной конины.

Делать нечего, побрел я по темным кривым улочкам аула, спотыкаясь о кочки, еле дотащился до просторного дома с бесконечными пристройками. Прошел в гостевую.