Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Главарь шайки связал руки-ноги Ошакбая волосяным арканом в виде коржуна — переметной сумы, сквозь узел протолкнул палку, крепко закрутил ее. Этот древний вид пытки назывался бурау — верчение, закручивание. Волосяной аркан невыносимо впился в кожу, рвал жилы. Из глаз брызнули слезы, от адской боли помутилось сознание. Хрустнули суставы, заныли кости. Казалось, вот-вот душа покинет тело. Ошакбай крепился, до крови закусил губу, чтобы не застонать. Главарь шайки продолжал закручивание, пока молодой батыр не потерял сознание…

Когда Ошакбай очнулся, главарь, тяжело дыша, сидел в сторонке и что-то бурчал себе под нос, яростно отплевываясь. До Ошакбая доносились лишь обрывки фраз.

— Бауршик-ака, пленника вы сами повезете? — спросили у главаря.

— У, пусть опозорят могилу твоего отца!.. Дрожишь, обмочиться готов небось, а?! Не я — ты повезешь, щенок! Чего боишься? Эта собака теперь и пошевельнуться не посмеет!

Связанного Ошакбая швырнули на круп коня. В седло главарь посадил молодого сарбаза. Другой робко спросил:

— Бауршик-ака! Как же быть с… мертвецом?

— У, мать твою опозорить! Брось дохлого джунгара в грязевую колоду. Пусть подумают, что околел от лечения!

Шайка тронулась в путь.

Из-за перевала выглянуло робкое, точно подернутое пленкой солнце. Края небосвода казались затянутыми сероватой полоской, будто ободок немытой чаши — слизистым налетом. По степи бродили-зыбились причудливые миражи. Все вокруг было смутным, сумрачным, потому что воспринималось через высохшую до прозрачности, до звона баранью лопатку. Знаменитый в этих краях прорицатель, святой ведун Жаланаш через тонкую кость обозревал окрестности. Наспех пробормотав предутреннюю молитву — памдат, из двух поклонов восхваления и двукратного благодарения, святой накинул на голое тело грубый верблюжий чапан и поплелся к караульному холму Жеты-тюбе — Семь бугров, протянувшемуся с востока на запад, — твердыне и обители кипчакского рода конрат. Предсказатель забрался на самую ее вершину, приказал сопровождающему мальчику-слуге расстелить подстилку из шейной части верблюжьей шкуры, взял в руки иссохшую лопатку и начал взывать к духам.

Взывал он неистово, исступленно, дрожа всем телом. Звал он отвернувшуюся от него в последнее время удачу. Сквозь тонкую кость смотрел на солнце, стараясь увидеть знамение небес. Далеко за холмом простиралась равнина под названием Волчьи игрища, за ней — бескрайнее светлое пространство, а еще дальше — таинственное обиталище духов, мир чистых и нечистых сил. Напряженно всматривался в миражную даль предсказатель, силясь представить затейливую игру священных теней.

Все больше и больше сужались маленькие, косые глазки святого Жаланаша, пока не превратились в тонюсенькую щелку, однако вдохновение не находило, ничего ему не виделось и не мерещилось. Дух был обескрылен и не мог воспарить, он волочился тяжелым брюхом по земле, точно ястреб, нажравшийся свежатины. Не везет что-то ныне многоопытному ведуну. Хоть локти себе кусай… Не может он почему-то предвидеть превратности дурных времен. Отступились от него духи. Он устало оторвался от лопатки, уставился слезящимися глазами на голое колено. По нему деловито полз, взбирался вверх муравей. От щелчка муравей отлетел прочь. Предсказатель прикрыл полой халата дряблые ноги. Непонятная злоба обуяла его, и святой скверно выругался.

Вспомнился святому Жаланашу вчерашний разговор с — чтоб земля ее проглотила! — зоркоглазой молодкой. Она — доморощенная провидица, обыкновенная длинноволосая, патлатая баба, о которой принято говорить: кобылица на скачках приза не добудет. Так-то оно так. Баба и есть бaбa, будь она хоть трижды прозорливой. И все же изрядно попортила она жизнь ему, великому, признанному гадальщику, ведуну, оракулу, предсказателю, провидцу, прорицателю Жаланашу. Пай-пай-пай!.. Есть все-таки у этой стервы дар. То ли пошла в отца-охотника, славившегося меткостью, то ли сам всевышний наградил ее орлиной зоркостью, но только действительно все видела, все замечала эта молодица за семью перевалами, за тридевять земель. Знаменитая она стала, и все признали ее прозорливой. Раздули ее славу на всю округу, на всю необъятную степь. Что же, так и бывает в мире. В смутные, лихие годы люди, уставшие от бесконечных походов и набегов, почитали зоркоглазую молодку как свою верную заступницу, не понимая, что всем этим может заниматься лишь настоящий прорицатель. Посадили ее на караульный холм, чтобы глядела в оба и предупреждала земляков-сородичей о надвигающейся опасности. А потом молодой батыр Ошакбай поставил для нее специальную юрту, взял под свое покровительство, определил местом жительства Жеты-тюбе.

О, лживое время! О, подлые нравы!

С тех пор он, старый Жаланаш, люто возненавидел ее, как паршивую собаку, стащившую с его дастархана сладкую кость. Из-за этой бабы он лишился сна, из самой глубины его сердца источались проклятия на ее голову. Не раз обращался святой к создателю с горячей мольбой: «Избавь меня от патлатой бабы! Ослепи ее всевидящие гляделки!» Нет, не помогало, не внимал всевышний его мольбе, не ослеплял ее, не убирал нечестивицу. На холмах, отведенных для кладбища, для родового склепа, эта негодница воздвигла сторожевую башню. Она соперничала с ним во всем, а вскоре и вовсе вытеснила его, затмила славой. Люди что отара безмозглых овец, слепо бредущих за самоуверенным рогачом-козлом. Что бы ни молола зоркоглазая молодка, все им кажется священной истиной. Только и знают, что в рот ей заглядывать. Его, святого Жаланаша, почитать перестали и всерьез не принимают, словно разуверились в его силе и могуществе. Лишь изредка по старой памяти приглашают на похороны отходную молитву читать. Вот как оно бывает, когда отворачивается судьба!

Ошакбай-батыр тоже как свихнулся. В аулах покой да благодать, род размножается, ни забот, ни хлопот, а батыр и про дела, богу угодные, забыл, и со святым походя здороваться начал. Все думы его теперь о девках, о женитьбе. На пуховиках нежится, о сладких объятиях мечтает. Только хотел было обзавестить долгополой — встретился с зоркоглазой молодкой. Забегал, завертелся, точно пес блудливый в пору собачьей свадьбы. А та, еще недавно за какой-нибудь месяц загнавшая муженька в могилу, в два счета окрутила простодушного батыра, враз заморочила его тыквенную голову.

Намеревался было святой Жаланаш предостеречь молодого неопытного батыра. «Ошакбай-батыр, — хотел он ему сказать, — ты молод, красив и могуч. Ты можешь взять себе в жены ханскую дочь. Не путайся ради бога с этой. Держись от нее на расстоянии дневного пути!» Но так и не сказал. Все как-то не подворачивался случай. А потом узнал, что уехал Ошакбай на игрища батыров…