Дукенбай Досжан - Шелковый путь

— Небось скучаешь по родным? — спросил он и тут же спохватился. Не надо было ему об этом спрашивать. К чему напоминать о прошлых днях, оставивших тяжкий след в душе…

— Есть такая боль, которая не проходит, — почти шепотом ответила тангутка и, потупив глаза, опустилась перед ним на колени. В голосе ее чувствовалось отчуждение, и Иланчик Кадырхан еще острее ощутил, какую он допустил оплошность.

— Тобою интересуется Юсуф Канка. Пошла бы ты к нему?

Разве говорят об этом юной женщине, особенно такой красивой и любящей? Иланчик Кадырхан снова подосадовал на себя за неуместный вопрос. О аллах всемогущий, как он очерствел, огрубел за последнее время! Каким бесчувственным, глухим стало его сердце! Видно, чуткость душе и доброту сердцу придают лишь мирные, безмятежные дни. Как он ошибался, полагая, что лишится не любви, а всего лишь наложницы-тангутки… Она попыталась улыбнуться:

— Будь со мною сегодня подольше, мой господин. Я развею печаль твою…

— Жажда меня мучит, — ответил он.

— Может быть, принести вина?

— Я предпочел бы кумыс.

Беседа не получилась. Вопросы и ответы прозвучали невпопад. На душе у обоих было смутно, тревожно, не говорилось о сокровенном. Тягостные, долгие паузы в разговоре удручали, вызывали досаду. Иланчик Кадырхан почувствовал, как она необъяснимо отдаляется от него. Еще немного, и он может совсем ее потерять. Любовь их была как хрупкий драгоценный сосуд, оба бережно держали его в своих ладонях и теперь, казалось, выронили его невзначай на каменный пол, и сосуд тот разбился вдребезги. Да-а… останутся печаль и досада на всю жизнь, останутся осколки в груди, постоянно причиняя боль и напоминая о несбывшемся, покроются ржой и не дадут зажить ране. Конечно, многое при жизни забудется, появятся другие цели и желания, придет, может, новая любовь, но эти осколки останутся в душе навсегда, до рокового часа. Хорошо понимали это сейчас и Иланчик Кадырхан, и юная тангутка.

— Я велю принести поесть?

— Нет, не до еды мне…

— Вы сильно устали и, может быть, приляжете, отдохнете?

— Нет… Я зашел ненадолго, просто так.

— Выбросьте все из головы… забудьте хоть на время войну. Если разрешите, я сама пойду и брошусь к ногам кагана! Все для вас сделаю. Забудьте все горести…

Голос ее сорвался. Она была очень взволнована. Так бывает, когда человеку снится тяжелый сон. Он почувствовал ее смятение и положил руку ей на голову. Слезы брызнули у нее из глаз, и она уткнулась пылающим лицом в его широкую ладонь.

— Я к тебе ненадолго…

— Властелин мой! Уйдем из города. Ты же знаешь: уйдем тайной подземной дорогой. Ты говорил мне о ней… Уйдем в пески Кызылкумов, выроем там колодец, построим дом, будем охотиться. Жить будем свободно, вольно!..

— Ты хочешь, чтобы я забыл о своем долге?

— Все забудем. Все, кроме нашей любви! — вскричала она.

— И пусть погибнут все военачальники, грызущиеся, как бешеные псы, все послы, забывшие про стыд и совесть, сам кровожадный каган и изнывающий в осаде город! Так ты хочешь сказать, а?

— Да, мой властелин! Пусть пропадет все, кроме нас с тобой!

В голосе ее послышалось отчаяние. Иланчик Кадырхан расслабился было, обмяк, будто свинец расплавился в нем. Но от последних слов женщины он сразу отрезвел и вновь замкнулся, посуровел. Холодно попросил он опять подать воды и сказал:

— Не бывать этому!

— Значит, все кончилось? Значит, навеки замкнутыми останутся наши сердца, а на глазах — вечная пелена?!

— А я-то как раз думал, что лишь теперь наши сердца открылись и с глаз спала пелена. Теперь-то уж нам нечего друг от друга таиться…

Не то нужно было ему сейчас говорить, но вылетевшего слова не поймаешь. Комок подкатил к его горлу, стеснило дыхание, и он сильнее стиснул рукоять меча. Тангутка вновь затрепетала ресницами, готовясь заплакать, робко и виновато взглянула на повелителя, теснее прижалась к нему. «Боже милостивый, неужели все кончено? — думала она. — Неужели он все принимает за низменное желание?»

— Неужели все, что было между нами, — пустое?.. — спросила она.

— Не думай об этом, — возразил Иланчик Кадырхан. — Пока я жив, никто нас не разлучит. Но я теперь не могу встречаться с тобой, как прежде. В дни опасности, когда все подавлены горем и страхом, мы должны забыть про наши чувства.

— Господин мой! Без любви я дня не проживу… Уж лучше смерть!

— Я не могу в такое время тешиться любовью здесь, под землей!

— Тогда возьми меня с собой. Дай оружие, и я буду твоей тенью.

— Нельзя! Ты не сможешь пускать стрелы в своих соплеменников.

— Чем так жить, хоронясь под землей, лучше погибнуть от вражеской сабли!

— Ты не должна так говорить! — строго сказал Иланчик Кадырхан и резко обнял тангутку, прижал к себе и впился губами в ее губы.

Она не ожидала такого порыва, дернулась, попыталась вырваться из его тяжелых объятий, но он еще больнее стиснул ее. И тогда она сразу смирилась, обмякла, повисла на его руках покорная, легкая, как перышко. Потом, опустошенный, он поднялся, выпрямился, собираясь уходить. Тангутка, кроткая, тихая, скользнула с настила, опустилась на колени, обвила руками ноги повелителя, прижалась к ним. Иланчик Кадырхан не мог уже больше здесь оставаться. Слегка отстранив ее, он круто повернулся и вышел.

Спустя неделю Иланчик Кадырхан вновь посетил одинокую келью в гареме под мечетью Кокмардан. То, что он увидел, ужаснуло его. Юная тангутка была мертва. Толстая коса петлей обвила нежную шею. Он так и не узнал: то ли она сама удавилась, то ли ее задушил неведомый злодей. Тоненькая черная линия бровей на ее прекрасном лице изогнулась и казалась шире обычного…

Древняя река Инжу в весеннюю пору становилась буйной. Она походила нравом на отрарского быка, который весной свирепо выкатывает глаза, низко наклоняя хмельную голову, и в томлении пашет коленями землю. Так и Инжу с гулким стоном, бурля и пенясь, взрывает лед и, взбухая, вырывается из берегов. Она заливает поречье, щедро наполняет старицы, арыки, канавы и гонит неугомонное племя дехкан на поля. Разномастное зверье спешно покидает прибрежные тугаи и разбредается по просторам верховья. А река, ошалевшая от собственной ярости и силы, неистово рушит, ломает, размывает все на своем пути, пока не ударится крутым лбом, разбиваясь в брызги, о мощную преграду. Тогда, застыв на мгновение, она разом выдыхается и, усмиренная, покорно откатывается назад в свое ложе. Дикие монгольские полчища, докатившиеся до стен Отрара, напоминали Инжу в половодье. Наткнувшись на неприступные стены, монголы взяли город в осаду, забавляясь набегами на окрестные города. Вокруг, куда ни посмотри, копошился гигантский человеческий муравейник, при взгляде на него у Иланчика Кадырхана кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу. Он устало спустился с крепостного вала…