Аланка Уртати - Кавказские новеллы

Сейчас все эти недорогие минералы, окрашенные окисями металлов или стёкла с повышенным оптическим преломлением валом изготавливаются не только крупными фабриками, но даже мастерами при мелких лавочках по всему миру.

И лежали перед нами на чёрном и тёмно-синем бархате во всем своём негаснущем великолепии алмазы, ограненные каирской звёздчатой гранью, изумруды, рубины в обрамлении драгоценных металлов.

И было уже неважно, что турецкое и ближневосточное золото уступает в качестве по всем статьям российскому и потому в кварталах «наташ» ходят-бродят скупщики русского золота, а заодно советских часов и фотоаппаратов “Зенит”.

Имело значение лишь то, что на отечественных прилавках наши люди никогда не встречали таких коллекций, полных прелести и фантазии: перстни, браслеты, колье, изящные флаконы для дорогих духов, кошельки и ножи для разрезания книжных страниц и прочее многообразие, которое способно насладить даже самый взыскательный вкус.

Здесь поддерживался престиж сказочного Востока. Капалы-чарши был великим Базаром на развале российского социализма.

А Турция на тот момент была моей самой восточной страной, и мне было всё равно, что всё это потребительский мираж. Я восхищённо смотрела!

На рассвете это дивное ощущение подхватывал перепев стамбульских муэдзинов, я бросалась к окну с диктофоном, чтобы запечатлеть утренний гимн Аллаху – в разной тональности, как предрассветное пение петухов родной славянской стороны.

В Капалы-чарши торговали не только турки, но и балканские мусульмане, большей частью из Югославии, полыхающей войнами.

Среди базарных зазывал, так и есть – оказался наш! Саид, узбекский аспирант из стамбульского университета, подрабатывал зазывалой среди советских. Мы наткнулись на него, жадно обменялись информацией и эмоциями – свои, родные – и оставили его посреди толпы.

И снова устремились вперед, где я выбрала маме под ноги ковёр, покрывала на диван и кресла, “дивандеки”, чтобы принести ей частицу настоящего восточного базара.

И когда мы уже задохнулись от своего невольничьего бега, неожиданно вынырнули на глухой улице, без шума и толчеи. И… замерли, зажатые узкой улицей с такими древними домами, что ощутили дух ушедших, даже не столетий, а тысячелетий!

На этих улочках умирала когда-то Византия и рождалась Османская империя. В 7 веке здесь ходили по Византию византийцы, затем пошли римляне, затем прошли крестоносцы-разрушители.

Константинополь вытеснил древний Византий, а в год, когда умерла византийская столица, родилась столица Османской империи – Стамбул.

В тот же, 1453 год, вместе со столицей родился университет, высокие стены которого отделяли его от Капалы-чарши.

Через три дня вместе с последним шоп-туром из Владикавказа мы могли отправляться на родину.

Однако вначале нужно было ухитриться покинуть страну без денег, ибо мы разгулялись на те доллары, что нам вернул комитет конгресса.

Нас, слегка заблудившихся на чужом маршруте, уже ждали дома.

В последнюю ходку по дебрям рынка до самого “Парижа” за нами тащились два турка с кожаными куртками наперевес, умоляя их купить.

С каждым шагом они снижали цену, пока не довели до нереально низких и, казалось, что они скорее вручат нам их даром, нежели поверят, что у нас больше нет денег на изделия, на которых любой челнок мог сделать у себя за морем сногсшибательный бизнес.

Я помнила просьбу одного московского бизнесмена – предложить туркам самолёт ТУ-154, к сожалению, владелец чартерных рейсов был где-то в Европе.

Его секретарша обещала переговорить с ним по телефону, а когда мы раскрыли ей суть своей проблемы на фоне других делегаций, богатых закавказских из Грузии, Азербайджана, Армении, которые прилетали на свои национальные деньги, а не партизански, как мы, она очень просто решила нашу проблему, предложив вылет вообще без оплаты.

Однако пройти на посадку было непростым делом, впереди выстраивались египетские пирамиды из огромных тюков, мешков и баулов.

Как в большом муравейнике, вереницы муравьев передвигали свой груз вперед на своих же спинах – мужских и женских, – а из-под тяжелой поклажи раздавалась речь на всех языках, как будто из этих тюков шли строить Вавилонскую башню.

Но то, что мы испытали в самолёте, заставило меня ещё раз вспомнить о невыполненном задании по продаже российского самолёта турецкой стороне.

Это было похоже на летающий трамвай в час пик – кресел не хватало, потому что в хвостовой части были горы вещей, люди стояли в проходе, а мы с Диной сидели на коленях у челночниц, которым помогли, встав в цепочку на трапе, втащить целую гору их баулов.

Когда в салон вышел пилот и попросил не дышать, пока взлетаем, я вспомнила анекдот безалаберного брежневского времени, в котором рассказывалось о фешенебельном авиалайнере с бассейном, зимним садом, ресторанами и прочим изыском на борту, а потом так же выходит пилот и говорит пассажирам: а теперь со всей этой чертовщиной попробуем взлететь.

Дышать нельзя было и в небе – наш самолёт мог в любую минуту развалиться от чрезмерно раздутого чрева.

Для нас, граждан новой России, отныне и на земле, и в небе была эпоха, в которой больше ничего не стоила наша жизнь, она принадлежала ушедшему, рухнувшему миру.

Закрыв глаза, я молилась про себя, чтобы мы долетели. Этот самолёт был похож на нашу огромную родину, которую запустили к обрыву без тормозов.

Я вспоминала, как, стоя посреди древних улиц, мысленно постоянно пребывала в той части Стамбула, где были море и порт.

Там тысячами высаживались наши соотечественники в 1919 году с остатками Белой Армии генерала Антона Ивановича Деникина.

С ними вышел и мой молодой ещё дед Николай Иванович Андреев и отправился дальше, вглубь Европы, навстречу своей судьбе с тем же вопросом, с каким я возвращалась сейчас на нашу с ним родину – как выжить?!

Декабрь 1993 – январь 1994 гг., Анкара-Москва

Фредерика Кудрявская, юная особа польского происхождения, была известна петербургскому свету из-за родственной связи с тайным советником Кудрявским, прозванным на русский лад Емельяном Афанасьевичем. Он дослужился до чина первого директора канцелярии Министерства иностранных дел.

Оттуда и проистекали знакомства Фредерики с карьерными молодыми людьми, и, наконец, судьбоносная для нее встреча с неким штатским молодым человеком по имени Вильгельм.

Вильгельм был сыном немецкого лейб-медика Фрейганга, определившего своего сына в юнкерскую школу. Вильгельм пошел дальше, продолжив учение в Геттингенском университете. С дипломом и степенью доктора философии ему удалось сразу же начать дипломатическую карьеру в Вене, затем он перевелся в Париж, и, казалось бы, молодой человек мог в полной мере наслаждаться жизнью в лучшей европейской столице.