Аланка Уртати - Кавказские новеллы

И вновь дипломатическая пара фон Фрейганг жила ожиданием распоряжения из министерства иностранных дел, но теперь Вильгельму предписывалось отправиться в Персию для заключения Гюлистанского мира.

Оно пришло в самом начале мая 1812 года, и он тут же покинул Тифлис. Фредерика сразу почувствовала себя одиноко, – то была их первая разлука.

А к началу июня исчезли и все весельчаки офицеры с тем, чтобы влиться в русское войско, сколь невеликое – в одну треть от численности войск Buonаparte, – столь же отважное. Российские силы потянулись к Смоленску, навстречу сильному и опасному врагу.

И боевой генерал Паулуччи оставил свои постоянные сражения на трех фронтах с разных сторон одновременно – турки, персы, местные восстания – и тоже отправился в Санкт-Петербург для нового назначения францначальником штаба 1 армии в будущей войне с Наполеоном.

К слову, их судьбы не раз пересекутся, но в следующий раз это будет Италия, где маркиз Паулуччи, оставив русскую службу, примет под свое командование Пьемонтскую армию.

Не выдержав образовавшейся пустоты, Фредерика стала тоже с поспешностью собираться в Петербург, а так как после срочного отбытия генерал-губернатора Паулуччи туда направлялась его жена, с которой они вместе приехали на Кавказ, ей с детьми удобнее всего было ехать с бывшей губернаторшей.

В легкой крытой повозке женщины выехали на рассвете, чтобы успеть засветло проехать к Крестовому перевалу, к первому ночлегу. На следующее утро они уже ехали по Георгиевскому тракту – военно-стратегической дороге, ведущей к Владикавказу.

Женщины мирно покоились внутри повозки, стараясь не смотреть вниз, в пропасть, а наоборот, поднимая свои взоры к вечным снегам на вершинах Главного Кавказского Хребта, отчего голова кружилась не меньше.

Оползни от вчерашнего почти летнего дождя, засыпавшие дорогу камнями, затрудняли ход и заставляли содрогаться повозку и тела.

Вокруг была божественная красота горного лета, их сердца совершали плавное восхождение к небесной выси и опускались, чтобы снова плавать в полой груди – так ощущалась более чем двухтысячная высота над уровнем моря.

Фредерику после высокогорья еще слегка укачивало и, подъезжая к Владикавказу, с маленькой Катариной на коленях, она утомленно дремала.

Во Владикавказе они ночевали, можно сказать, в прекрасных условиях гостеприимного дома, и все четверо мгновенно уснули.

Ранним утром они покинули ночной приют, чтобы поспешить теперь по Владикавказской равнине на север.

Проехав очень древнее селение Зилгу, Фредерика отчего-то перестала возлагать особые надежды на небольшой отряд казаков из крепости, сопровождавший путешественниц.

Возможно, потому, что, кроме истории с генералом, которая недавно так потрясла ее сердце и воображение, она была наслышана о ловкости и гибкости коварных горцев, нацеленных на добычу.

Именно этот участок был наиболее опасен. Горы были невысокой грядой, дорогу то и дело пересекали дикие животные – косули, лисы, серны, зайцы, и сопровождавшие карету казаки постоянно отвлекались на них, одних пытались подстрелить, других просто пугали выстрелами, производя большой шум.

Вдруг бравые охотники палить перестали. Вначале все стихло, потом появилось полное ощущение пустоты за спиной. К тому же Фредерика никак не могла привыкнуть к тому, что едва солнце начинало опускаться за горы, все быстро погружалось во тьму.

Женщины озирали окрестности, и та тишина, которая вдруг установилась, теперь холодила кровь.

Здесь следует сделать в рассказе остановку, чтобы объяснить столь частое в те времена состояние страха и даже ужаса на кавказских дорогах.

Накануне был похищен Марио Дельпоццо, итальянец из Пьемонта, теми, кто прозывался дикими горцами. Похищен был не кто иной, как генерал-майор русской армии и комендант крепости!

О случившемся знала вся крепость Владикавказ, все боевые офицеры и военные чиновники, проезжавшие сквозь Главный Хребет на юг Кавказа и обратно в Санктъ-Петербург.

Когда-то здесь ходили караваны знаменитого Шелкового пути, везущие в Европу из Азии шелка и пряности. Теперь же они пропускали туда и обратно воинов, чиновников, дипломатов и прочий российский имперский люд – крепость с первого же момента своего существования служила надежным форпостом русского царя.

В обратную сторону, в Санктъ-Петербург, известие о Марио Дельпоццо еще не дошло ни с оказией, ни с раненными офицерами, возвращавшимися в столицу.

Раненые неизменно сворачивали к Кавказским минеральным водам – в Пятигорск и Кисловодск, где горячими источниками раны залечивались гораздо лучше и быстрее, чем в холодной и сырой северной столице.

И потому вести, доходившие со временем, уже бывали совсем не теми, которые отражали истинный ход событий, и, конечно, новость уже не имела той остроты, которая была ей свойственна тот же час.

Скорее всего, офицеры-кавказцы пугали ими на балах своих подруг детства и столичных кокеток, как всеми другими ужасными рассказами о горских дикарях и об опасностях Кавказской войны, заставлявшими сердца девиц стучать сильнее и заполнять их нежностью к герою-рассказчику.

История Дельпоццо-пьемонтца была первым случаем похищения с начала войны России на Кавказе столь высокопоставленного лица.

Множество солдат и офицеров побывало в плену у горцев, многие не вернулись, если не ожидалось выкупа, влача свое существование в рабстве или будучи с досады убитыми.

Похищения продолжались и позднее. Как это ни прискорбно, продолжаются они и по сей день, хотя на дворе уже 21 век, и той империи давно нет. Но каждое из похищений требует отдельного разбирательства.

Однако вот что странно, все, кто был свидетелем Кавказской войны, длившейся шестьдесят лет, и кто писал на тему несчастных кавказских пленников, историю похищения генерала армии всякий раз обходили стороной.

Вероятной причиной могло быть отсутствие в ней любви, делавшей ее слишком прозаической, такой, какими и были в реальности эти истории.

И Пушкину нет дела до пьемонтца! Лет эдак восемь или десять назад от нашего рассказа, в своем «Кавказском пленнике», он разразился любовной песней о страсти юной дикарки к пленному русскому офицеру, который своей сдержанностью повторял светски холодного Онегина.

Затем он заставил эту девочку предать законы своего жестокого племени. И зная, что она не сумеет объяснить соплеменникам постижение высшего смысла жизни, заключенного в любви, он без колебаний убил ее – в назидание племени, к которому не пришло время любви к ближнему, но иноверцу.

Для простого и бедного офицера – «кавказского пленника» у графа Толстого воля к свободе русского человека и была высшей любовью. К слову, было это уже значительно позднее, когда история с генералом и вовсе забылась.