Аланка Уртати - Кавказские новеллы

Теперь наверху двое парней держали её за руки, а она стояла на коленях, опустив голову. Когда она подняла её, лицо было очень страдающим, и стало очевидно, что перед ними очень старый и совершенно сломленный человек. И возраст её проглядывал, под восемьдесят.

Ничего подобного – поднять сюда на вершину восьмидесятилетнюю кавказскую или русскую женщину – не представлялось никому из них. Но Нора Швейцер согласно своему влечению пересекла океан, всю Европу, чтобы каким-то неизъяснимым путем попасть в глубину Большого Кавказа, на высокогорье.

Парни общими усилиями бережно положили Нору на куртки, дружно сброшенные для этого.

Нора охотно позволила это сделать и приняла позу утомленной. Её воля к жизни, неиссякаемый темперамент, как всегда совершили свое привычное дело, быстро приведя ее в порядок.

Вскоре она уже отпускала шутки, а когда местный фотограф стал ворчать на то, что они заняли его рабочую площадку, она вновь бранилась, но уже на английском, на основном языке ее нынешней жизни.

Впрочем, кто мог сказать, какой язык был ее родным, если она – еврейка, родом из шанхайского детства, живет в Америке, ностальгируя по неведомой России, откуда родом ее бабка и дед, покинувшие за полвека до ее рождения эту страну?!

У Норы онемели конечности, она не могла пошевелить ни одним пальцем на руках или ногах, онемела спина, холод сковал даже щеки.

– Я умираю, – сказала себе Нора.

В Сан-Франциско ее никто не ждал. Прошлой осенью умерла приятельница – русская старушка, к которой все русские, и Нора тоже, собирались потому, что она пекла настоящие русские пироги, пышные, с начинкой. Вместе с той старой женщиной, эмигранткой первой волны, в Сан-Франциско умер образ русского хлебосольства.

Остальные покупали для гостей «изделия из теста к чаю» в супермаркете, друг к другу ходили редко, а если хотели встретиться, то назначали свидание в мексиканском ресторанчике в центре города, куда добирались автобусом, и ели суп.

Никто нигде не ждал её до осени. Осенью её ждали льежские друзья – на всю зиму, пока она опять не ринется в какую-либо точку земного шара. Сюда она попала, чтобы заполнить промежуток, в котором она бы находилась – неважно где, но в Европе.

Во Владикавказе обреталась семья её дальних родственников, которую Сталин выслал в Сибирь. Там дочь её родственницы вышла замуж “за очень хорошего человека”, он был родом отсюда, поэтому Нора приехала сюда вместо Одессы.

Не побывать в глубине Кавказских гор, в которых бывали все великие русские, кроме Достоевского, знакомые ей по урокам литературы, полученным в домашнем кругу, такого она допустить не могла.

В высокогорье её загнало любопытство, самый большой грех Норы, которая могла нырнуть в любую дырку планеты, даже к золотым приискам Южной Африки, хотя ей совсем не нужно было золото.

При этом Нора Швейцер как прилежная ученица знала о климатах земли массу вещей, к примеру: с тех самых пор, когда Бразилия и Африка были единым целым, а Кордильеры, Антильские острова и вулканы еще не родились, южная Калифорния хранила память об этом безумной летней жарой, как в Сахаре и Аравии.

Но она не знала, что в этом ущелье молодых Кавказских гор и заснувших вулканов в июне или июле случаются ливни страшнее, чем ветры с Мексиканского залива на побережье, ставшем ей родным.

Так же, как не ожидала, что осень здесь бывает неизменно сухая, с азалиями, осенняя палитра которых – от зеленого до багряного и золотого – делает это ущелье сказочным, а сладчайшая малина по берегам белопенной реки, вытекающей из ледника – это вкус неправдоподобной красоты ущелья.

Только сейчас эта река, черная от бешенства, была страшна, как извержение вулкана.

Она открыла глаза, залепленные илом, поморгала, надеясь, что таким образом освободит свое зрение, опустила их вниз, на свои колени, и увидела то, что держала в сведенных судорогой руках.

В ее объятьях был ребенок – неизвестно, девочка или мальчик – в рубашечке и шортиках, голова запрокинута через правое колено Норы.

– Обретешь на краю гибели то, чего никогда не имела…

Откуда эта итальянская цыганка, встретившаяся в начале 50-х в придорожном кафе по дороге в Анкону, знала, что, в конце концов, её занесет в эти горы, где будет этот ливень, эта бездна, этот конец света?!

Откуда и куда ведут наши дороги, где мы находим радость или горе, жизнь или смерть – с ней это могло случиться в любой точке земли.

Нора снова сделала нечеловеческое усилие, чтобы почувствовать свои руки и разнять их. Но руки, словно крепко связаны или совсем чужие. Нора больше не думала ни о чём, только о том, что она должна вернуть себе способность двигаться для того, чтобы помочь этому ребёнку и согреть его так же, как начала согреваться сама.

Она согревалась и погружалась в иное измерение, где шла, держа за руку свою младшую сестрёнку, которой у нее никогда не было, а навстречу шли маленькие шанхайцы её детства.

Сегодня у всех был праздник, какой именно, она не знала, потому что в их китайском Вавилоне у всех праздники в самое разное время. Но Новый год был всеобщим и самым любимым.

Нора опять смотрела, как русские мальчик и девочка, держась за руку, степенно и торжественно входили в свой православный храм и там целовались, встречая Воскресение Христово.

Её душу переполнял восторг оттого, что вокруг был тот самый многолюдный, разноликий и разноязыкий шанхайский мир – бесконечно счастливый, тёплый и радостный, который она искала всю свою послевоенную жизнь, перелетая с континента на континент, из страны в страну, оказываясь в разных точках земли, чтобы, наконец, найти!

Нора Швейцер сидела в самой глубине мира, сжимая в нерасторжимых объятиях второго, маленького гражданина этого мира.

Через много лет я вспомнила, что никогда не спросила Нору, как они покидали Шанхай, было ли ей страшно. Больше всего я наслаждалась её русским языком, заполненным почти незнакомыми мне оборотами речи.

И вот теперь, когда ей было бы более 100 лет, я смотрю американский фильм «Белая графиня» с Ральфом Файнзом, со сценами, где европейская колония покидает Шанхай: бежит к причалу героиня, русская графиня, беспомощно ищет путь слепой американец – в этом столпотворении, криках, погонях, всеобщем ужасе я невольно пытаюсь рассмотреть Нору Швецер.

Тогда я не задумывалась, что привлекло ко мне внимание Норы, которая хотела, чтобы я непременно вышла замуж за еврея и выехала из «Страны Советов» в Штаты. Она настаивала на этом всякий раз. Хотя я не помню, чтобы жаловалась ей на то, что хочу и стою большего, чем когда-либо получу на своей родине, в силу несоответствия моего внутреннего мира общепринятому внешнему.