Бернард Маклаверти - Рисунок с натуры

Когда стемнело и он не мог больше разглядывать пейзаж из окна поезда, Лайэм Дайамонд стал читать книгу. Чтобы освободить место женщине, ему пришлось снять ноги с сиденья напротив и довольствоваться менее удобной позой. Женщина была лошадиного вида, лет пятидесяти, и он не удостоил ее повторного взгляда. Чтобы отвлечься от мыслей о предстоящем, он попытался сосредоточиться. Книга была посвящена венскому художнику Эгону Шиле, который, судя по всему, настолько запутался со своими тринадцатилетними девочками-натурщицами, что в конце концов очутился в тюрьме. Ему вспомнился Огастас Джон: «Чтобы написать портрет, надо прежде всего переспать с моделью», — и он улыбнулся. На странице рядом с текстом полыхали, отвлекая внимание, портреты Шиле, в основном — его собственные. Одни мускулы, жилы да перекосы. Было в них что-то декадентское, как на картинах Сутина с подвешенными говяжьими тушами.

Время от времени он отрывал глаза от книги, желая убедиться, насколько ему знакомы места, мимо которых он проезжал, но видел только тьму и отраженное ею собственное лицо. Чем дальше на север, тем больше и больше снега виднелось на дорогах под уличными фонарями. Чтобы размяться, он пошел в туалет и, проходя между сидений, отметил взглядом лица пассажиров. Скот, подлежащий транспортировке. Возвращаясь назад, он застал совершенно иной набор лиц, но знал, что выглядят они точно так же. Он ненавидел поезда, когда видишь столько людей, столько домов. Это заставляло его сознавать себя — нравится ему это или нет — частью всего остального мира. Когда он видел столько незнакомых людей, выглядывающих из задних окон своих домов, людей, стоявших у магазинов, идущих по улицам, тупо махавших рукой у переходов, они начинали казаться аморфными и омерзительными. Они слонялись в своей неподвижной жизни, тогда как сам он, по его ощущению, был в движении. Он сознавал, однако, что это не так. В один прекрасный момент любой из этих людей может промчаться на поезде мимо его квартиры и увидеть, как он задергивает шторы. Эта мысль повергла его в такое уныние, что он не мог больше читать. Он прислонился головой к стеклу и, хотя глаза его были закрыты, он не спал.

Подтаявший было до слякоти, но вновь быстро смерзшийся снег, хрустел под ногами, затрудняя движение. На миг он усомнился, тот ли это дом. В темноте проверить можно было лишь по номеру и, прикрыв глаза рукой от желтого света натриевых уличных фонарей, он попробовал разобрать цифры на маленьких дверях стоявших впритык домов. Он увидел «56» и прошел на три дома дальше. Стук тяжелого дверного молотка из кованого железа отдавался в прихожей, как всегда. Он ждал, глядя вверх на полукружье света в похожем на веер окне над дверью. Опять пошел снег; в короне света кружили крошечные снежинки. Он уже собирался постучать снова или поискать звонок, когда за дверью послышалось шарканье. Дверь на несколько дюймов приоткрылась, из-за нее выглянула старушка с седыми до белизны волосами. Чтобы они не растрепались, волосы были прикрыты сеточкой, по цвету отличавшейся от них. Это была одна из двух мисс Харт, но хоть убей, он не мог вспомнить, которая. Она с недоумением глядела на него.

— Да?

— Я Лайэм, — сказал он.

— Ах, слава тебе господи. Мы рады, что вы смогли приехать. — Потом она крикнула через плечо: — Это Лайэм.

Она с шарканьем попятилась, распахивая дверь, и впустила его. В прихожей она с робостью пожала ему руку, потом взяла у него сумку и поставила на пол. Взяла, словно служанка, его пальто и повесила на вешалку. Вешалка по-прежнему стояла на своем обычном месте, а в прихожей, освещенной желтоватым электрическим светом, по-прежнему стоял полумрак.

— Берта сейчас с ним, наверху. Вы уж простите, что мы послали телеграмму в колледж — думали, что вы желаете быть в курсе, — говорила мисс Харт. Если Берта наверху, значит эта должна быть Мэйси.

— Да, да, вы правильно сделали, — сказал Лайэм. — Как он?

— Плохо. Доктор только что ушел — у него еще один вызов. Говорит, он не продержится эту ночь.

— Это прескверно.

Теперь они стояли уже в кухне. Черный камин зиял пустотой. Одной трубки электрического рефлектора в форме тарелки хватало лишь на то, чтобы не дать комнате заледенеть — не больше.

Вы, наверное, устали, — сказала мисс Харт. — Такое путешествие. Не хотите чашечку чая? Знаете, что я вам скажу — отправляйтесь-ка вы прямо наверх, а я вам принесу чай как только завариться. Хорошо?

— Да, благодарю вас.

Когда он поднялся на верхнюю площадку лестницы, она вдогонку крикнула:

— И пришлите вниз Берту.

Берта встретила его на площадке, маленькая, высохшая; ее голова доходила ему до груди. Увидев его, она расплакалась и протянула к нему руки, приговаривая: — Лайэм, бедный Лайэм. — Она с плачем уткнулась в него носом. — Бедный старик, — все повторяла она. Лайэму было неловко чувствовать у себя на бедрах тонкие руки старухи, с которой он был едва знаком.

— Мэйси просила, чтобы вы сразу спускались к ней, — сказал он, освобождаясь от нее и похлопывая ее по согбенной спине. Он смотрел, как она неверными шажками, по одному за раз, цепляясь за перила, спускалась по лестнице; точно ракушки, выпирали ревматические суставы пальцев.

У двери спальни он помедлил и почему-то перед тем, как войти, заломил руки. Он был потрясен, увидев отца. Тот почти совсем облысел, только над ушами сохранился еще какой-то пух. Щеки его ввалились, рот был открыт, челюсть обвисла. Голова покоилась на подушке так, что жилы на его шее натянулись.

— Привет, это я, Лайэм, — сказал он, подойдя к кровати. Старик открыл дрожащие веки и попытался что-то сказать. Лайэму пришлось склониться к нему, но разобрать сказанного не смог. Он протянул руку, приподняв отцовскую ладонь как в некоем неудавшемся рукопожатии.

— Чего-нибудь хочешь?

Еле заметным движением большого пальца отец показал, что ему что-то нужно. Пить? Лайэм налил моды и поднес стакан к губам старика. В уголках его обвисшего рта засохла пена. Часть воды пролилась на простыню. Некоторое время она держалась в каплях, потом расплывалась темными пятнами.

— Ты воды хотел? — Старик отрицательно покачал головой. Лайэм обвел глазами комнату, пытаясь отыскать, что могло быть нужно отцу. Комната была в точности такая, как он ее помнил. За двадцать лет отец не сменил даже обоев — желтые розы обвивались вокруг шлапер цвета умбры. Он взял стул с прямой спинкой и пододвинул его к кровати. Сел, упершись локтями в колени, наклонившись вперед.

— Как чувствуешь себя?