Бернард Маклаверти - Рисунок с натуры

Отец закашлялся — тихим, влажным, булькающим кашлем. Лайэм наклонился вперед и осторожно коснулся тыльной стороны отцовской ладони. Нужно ли в чем-то винить этого человека? Или во всех неурядицах своей жизни он должен винить только самого себя? Когда-то он был женат, потом у него была связь с двумя другими женщинами. Теперь он пребывал в одиночестве. Все его отношения заканчивались ненавистью и озлоблением, не из-за пьянства, или нехватки денег, или каких-то других обычных причин, а в силу взаимного, доходящего до тошноты отвращения.

Он перевернул страницу и начал новый рисунок старика. Переходы тонов — в соответствии с нажимом — от черного как смоль к светло-серому завораживали его. Веки, прикрывавшие глаза старика, пучок волос, торчавших из ближнего к свету уха, тьма полуоткрытого рта. Лайэм сделал еще несколько рисунков, работая медленно, сосредоточенно, добиваясь в каждом варианте удовлетворявшей его чистоты линии. Он был доволен сделанным. В художественной школе он больше всего любил класс натуры. Его не переставало изумлять, как иногда все получалось так надо, лучше, чем он смел надеяться; это ощущение, что какая-то сила, действовавшая помимо него, создавала вещь, которая была лучше первоначального замысла.

Потом он услышал на улице шум мотора, сопровождавшийся звяканьем молочных бутылок. Когда он взглянул на часы, он был поражен — полшестого. Он наклонился, собираясь поговорить с отцом.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Дыхания не было слышно, и когда Лайэм дотронулся до его руки, она была холодна. Лицо у него тоже было холодное. Лайэм приложил руку к его сердцу, просунув ее под пижамную куртку, но ничего не услышал. Умер. Его отец. Умер, а его сына беспокоило состояние его обвисшей челюсти. В свете лампы его мертвое лицо напоминало луну с открытым ртом. Может, надо ее подвязать, пока не окоченела, думал Лайэм. В одном фильме Пазолини он видел, как подвязывали челюсть Ироду, и теперь размышлял, сможет ли он сделать то же самое со своим отцом.

Потом он увидел себя, свои колебания, увидел отсутствие какого бы то ни было чувства в своем отношении к этой проблеме. Он ощущал свою внутреннюю мертвенность и чувствовал, что бессилен что-либо сделать. Вот отчего его бросали все женщины. Одна обвинила его в том, что он занимается любовью так, как другие измеряют глубину сточных канав.

Он опустился на колени рядом с кроватью и попытался думать о чем-нибудь хорошем из тех времен, что он прожил с отцом. Возмущение, насмешки, придирки — вот все, что ему рисовалось. Он знал, что благодарен за то, что его вырастили, но не мог почувствовать этого. Не будь отца, это сделал бы кто-то другой. И однако это было нелегко — мужчине, оставшемуся с двумя мальчишками, да еще торговое дело, с которым надо управляться. От этой работы в табачной лавке от него оставались кожа да кости; в семь часов открывать, чтобы захватить поток рабочих, в десять — закрывать. Это для мальчиков он так трудился? Зарабатывать деньги было привычкой, но он никогда не тратил. Он открывал лавку даже на Рождество, на три часа.

Лайэм смотрел на мертвое обескровленное лицо, и вдруг принявший такую форму рот напомнил ему нечто приятное. Это была единственная за всю жизнь шутка отца и, чтобы возместить узость своего репертуара, он многократно повторял ее — о двух кораблях, встретившихся посредине Атлантического океана. Рассказывая, он всегда складывал руки рупором.

— Куда вы направляетесь? — кричит один капитан.

— Рио-де-Жанейро. Куда вы направляетесь?

И второй капитан, не желая ударить лицом в грязь, кричит ему в ответ:

— Корк-а-лорк-а-лор-ио.

Закончив шутку, он всегда повторял ударную фразу, смеялся и качал головой, как бы не веря, что могут существовать такие смешные вещи.

— Корк-а-лорк-а-лор-ио.

Лайэм заметил, что в глазах у него стоят слезы. Он старался сдержать их, но они не слушались. Наконец ему пришлось закрыть глаза, и слеза из его левого глаза пролилась на щеку. Маленькая слеза, и он смахнул ее согнутым указательным пальцем.

Он поднялся с колен и закрыл лежавший на кровати альбом. Он может после поработать над ними. Вероятно, серия рисунков углем. Он прошел к окну. До рассвета еще несколько часов. В Америке настанет день, и его брат будет без пиджака. Придется подождать пока встанет миссис Рэнкин — тогда он сможет позвонить ему — и для свидетельства о смерти потребуется доктор. В данный момент он ничего не мог сделать, разве что, пожалуй, подвязать челюсть. Придут обе мисс Харт, они знают все, что полагается в таких случаях.

Bernard MacLaverty, 1982

Журнал «Англия» — 1983 — № 1(85)