Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

«У меня все впереди, – пишет Мур. – ВСЕ будущее. Несмотря на все, я – оптимист. И ключ моего героизма и моей силы – в силе моей веры в мое собственное будущее и отсутствие веры в будущее остальных… Одним словом: я не люблю людей, 99 % людей мне представляются чудовищными существами, это какие-то наросты, раны. Они мне противны. Я всегда в них, в их мнениях, в их манере выражаться распознаю какой-нибудь недостаток или тик, которые представляются мне уродливыми и доминирующими в личности их обладателей. Я жажду гармонии. Отсюда моя сильная тенденция к безжалостной критике, критике творческой, так как для нее нужно хорошее познание людей».

Одиночество человека среди «ран и наростов» особенно мучительно. Георгий Эфрон не из тех, кто останавливается перед зеркалом и спрашивает себя же: кто ты? Он доволен собой, он считает себя вправе судить и осуждать. Здесь не юношеский максимализм, вернее всего, перед нами мальчик-старик, страдающий искаженным, патологическим зрением, обрекающим человека на особый, трагический вид одиночества.

Первой жертвой «холодного» ума Мура становится его мать. Положение отчаянное. Они плывут на пароходе неизвестно куда, без денег, без возможности работы. Марина в панике, ей нужна поддержка. Нет рядом никого, ближе сына, а он: «Я умываю руки, моя совесть спокойна. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Я отлично знал, что через некоторое время мать начнет беспокоиться о будущем и т. д. Она мне говорит: “Лежачего не бьют”, просит помочь. Но я решительно на эту тему умываю руки».

Лежачего бьют, понимает Марина. Лежачих добивают. До момента, когда она повиснет в петле, остается совсем немного времени. Как странно все это… Какая недобрая сила перемещала в пространстве, навстречу смерти, эту удивительную женщину? Что выгнало ее из Москвы? Страх перед нашествием нацистов? Кого и чего может бояться самоубийца? Страх за сына – «иностранца» с еврейской кровью? Не знаю. Может быть, злая сила подводила Марину к площадке, к тусклым, чудовищным декорациям, где и висел крюк, который она давно искала.

Марина в отчаянии. Мур полон оптимизма: «Все очень просто: материальная основа, которую я хочу иметь, чтобы быть материально независимым от других, может быть создана только при условии, что я не подорву ее теперь своим неосторожным поведением. Что мне очень трудно, это делать вид, что я согласен со всеми этими кретинами беженцами, окружающими меня, со всеми этими мещанскими буржуями… Я обязан прятать когти перед идиотами. Ничего не поделаешь, но когда-нибудь я отомщу, я прибью их к позорному столбу».

Мур мечтал, и не без оснований, что когда-нибудь напишет книгу о своем времени и о людях его времени. Возможно, с годами, вместо ненависти и презрения, он пожалеет ближних, станет относиться терпимей к их недостаткам, так как и себя самого подвергнет критическому анализу… «Со временем», но времени этого судьба не даст Георгию Эфрону. Перед нами он таков, каким оставил себя в дневнике. Перед нами и перед страдалицей – настоящим поэтом – Мариной Цветаевой. Марина теряет себя, с каждым днем утрачивает способность к сопротивлению. Мур держится, причем форма сопротивления для него крайне важна. Здесь он способен на подвиг во имя своей внешности: «Мне чудом удалось защитить от грязи мои шикарные брюки, парижские башмаки я чищу каждый день, я хорошо причесан и поддерживаю свою репутацию элегантного мужчины».

На этот раз он ищет работу, но снова не «пыльную». Работу такую, чтобы не смять брюки и не сносить ботинки: «Я бы не прочь работать в клубе карикатуристом, но мать боится, что придут немцы и расстреляют всех, кто занимается антинацистской пропагандой. Я же лично думаю, что это не произойдет».

Собственное крушение Марина проецирует на Апокалипсис всего, что ее окружает. Мир должен погибнуть в огне нашествия вместе с поэтом. Катастрофа неизбежна, потому и самоубийство – единственный выход из ситуации.

Мура не волнуют судьбы мира. Своя судьба, как обычно, тревожит его больше всего остального: «Подумать только, в какой я сейчас глуши, как отдалился от Европы и культуры! В Елабуге грязно, люди – рожи. Вонь, скука, пьяные. Как я выберусь на поверхность?.. Самые ужасные, самые худшие дни моей жизни я переживаю именно здесь, в этой глуши, куда меня затянула мамина глупость и несообразительность и безволие».

Марина, как всегда, во всем виновата: не фашисты, не возвращение в СССР, а она, не сумевшая противостоять сыну, дочери, мужу… «Глупая, несообразительная, безвольная» Марина. Но Мур ошибается: самые страшные дни его жизни впереди, когда не станет рядом матери, когда он превратится в «лежачего», а судьба и не подумает пожалеть Георгия Эфрона.

Сухая запись в дневнике: «31 августа мать покончила с собой – повесилась. Узнал я это, приходя с работы на аэродроме, куда меня мобилизовали. Мать последние дни часто говорила о самоубийстве, прося ее “освободить”. И кончила с собой».

Рассказ Веры Трайл: «Я сказала: “Мур, отойди, ты мне заслоняешь солнце. И раздался голос Марины, глубоко возмущенный, никак не в шутку: – Как можно сказать это такому солнечному созданию”».

Из письма Марины Цветаевой: «Не могу разбивать художественного и живого единства… Пусть лучше лежит до другого, более счастливого случая, либо идет – в посмертное, т. е в наследство тому же Муру (он будет богат ВСЕЙ МОЕЙ НИЩЕТОЙ И СВОБОДЕН ВСЕЙ МОЕЙ НЕВОЛЕЙ)».

Из воспоминаний Анастасии Цветаевой: «Мы прошли городком и вышли в горячий и влажный лес. Пахло, как в России, грибами, лесной сыростью. Мур рвал маленькие синеватые цветы, похожие на фиалки. Похожие на его глаза. Когда он подымал их на мать – взглядом доверия медвежонка к медведице, казалось, что на земле – счастье.

Марина «освободила» «фиалковые глаза» сына. Мур возвращается в столицу: «Дожидаясь окончательного решения насчет моего отъезда в Москву, я занялся продажей вещей матери… Продал вещей носильных, белья и пр. на 650 р. Денег – итого – у меня примерно рублей 1060. Это неплохо. И еще продам вещей, не знаю на какую сумму – рублей на 500, наверное».

Время тяжелое. Георгий Эфрон остается один, но никакой растерянности. Он не похож на Марину: аккуратен, организован, предусмотрителен: «Вообще-то я пока трачу деньги беззаботно, потому что они есть, но трогать “основной фонд” в 2500 р., который лежит в вещах Асеева, пока не буду… Пристрастился к портвейну… Много ем мороженого, помидоров… Вера, сестра жены Асеева, должна мне еще 80 р. Кроме того, кожаное пальто М.И. лежит в комиссионке. Боюсь, что оно не скоро продастся – а то бы я выручил за него 600 р.». М.И. – это мать Георгия Эфрона – Марина Ивановна Цветаева.

Мур по-прежнему избегает «грубой» работы. Ему везет: «Сегодня окончательно выяснилось, что в колхоз я не поеду – по медицинскому освидетельствованию оказалось, что у меня слишком маленькое сердце – по отношению к общим пропорциям: примерно в два раза меньше и на работы меня не отправят».