Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Тишина наступала, когда близнецы приходили домой на побывку. То есть не тишина, конечно, а визги музыкальные, вопли и топот. Но все это было нормой и случалось раз в две недели, а все остальное время Нюма и Верочка терзали друг друга совершенно ненужными разговорами.

Им постоянно было жарко – и они открывали для сквозняка дверь из холла на лестницу. Вот почему разговоры эти и меня невольно касались – соседа. Жили мы дверь в дверь.

Утром Нюма собирается на работу. Он по специальности трудится – в типографии.

– Куда ты меня привез?! – кричит своим тоненьким голоском Верочка.

– В Израиль, – басит Нюма.

– Послушайте его, а я думала в Америку или Канаду, – с тем же напором продолжает Верочка. – Тебе бутерброды с колбасой или сыром?

– С тем и другим, – сухо просит Нюма.

– Может, тебе еще и паюсной икры намазать?

– А она у нас есть? – невинно интересуется Нюма.

Следует смех саркастический.

– Послушайте нашего миллионщика. На твою зарплату как раз и можно купить одну баночку в месяц.

– Это клевета, – басит Нюма и старается свести все к шутке. – Не одну, а целых две.

Но и шутка оказывается неуместной. Следует смех издевательский, въедливый.

– Чао! – торопится смыться Нюма.

– Что за человек? – напутствует его Верочка. – Даже попрощаться не может по-человечески.

Я догоняю соседа у автобусной остановки.

– Слышал? – спрашивает он.

– А куда денешься, – отвечаю я.

– Вот скажи, – говорит он, – почему люди так меняются. Моя Веруня – тишайшей души была человек, а теперь как с чертом спелась, пилит и пилит.

– Раньше терпела, а теперь больше не желает, – говорю я. – Нас по молодости терпят, а потом за этот терпеж мстят.

– Чего ж будет? – спрашивает Нюма.

– У всех по-разному, – говорю я.

– Вот ты один живешь, – говорит Нюма уже в автобусе. – Лучше одному-то?

– Тоже не сахар, – вздыхаю я.

Домой возвращаюсь через сквер. Знаю, что на третьей скамейке от угла сидит Верочка в компании с «подшефной» старушкой. Эта старушка и есть Верочкина работа. Она с ней гуляет, прибирается в доме, готовит еду…

Старушку зовут Магдой. Ходит она очень плохо, и с головкой у Магды тоже не все в порядке. Задумчивая она очень, и беседовать с ней можно только на одну тему.

– Время придет, – тихо говорит Магда.

– А куда денемся, – отвечает Верочка.

– Придет время, – радостно улыбается Магда.

– Непременно, – зевнув, отвечает Верочка, поворачиваясь ко мне. – Привет, сосед, сядь, отдохни.

Присаживаюсь.

– Время придет? – спрашивает Магда, внимательно посмотрев на меня.

– А как же, – привычно подхватываю я.

– Ты слышал, что он мне утром сказал? – спрашивает Верочка.

– Он сказал «чао», – вспоминаю я.

– Придет время, – говорит Магда.

– В свой час, – торопливо, скороговоркой отзывается Верочка. – А про икру не слышал?

– Нет, – говорю я. – Кстати, я за хлебом, тебе не нужно?

– Да вроде все есть, – говорит Верочка. – Через три дня мальчишки приедут. Ты знаешь, как они растут? Каждый месяц по сантиметру.

– Время придет, – говорит Магда.

– Ты не помнишь – долго люди растут? – спрашивает Верочка.

– Лет до двадцати, – говорю я.

– Время придет! – нервно и требовательно кричит Магда. – Придет время!

– Придет, придет, – торопится подтвердить Верочка, и старушка успокаивается.

Вечером жду обязательного взрыва. Я думаю – вот тоненький голосок у женщины, нежный, а проникает даже сквозь стены.

– Что ты сказал? Котлеты холодные?! Я же при тебе их грела! Это невыносимо. Не могу больше жить с этим человеком!

Мне не нужна соль, но я иду за солью. Дверь, по обыкновению, открыта. Верочка сидит у телевизора, включенного без звука. Нюма вяло пережевывает остывший ужин.

– Соседи, – говорю я, – сыпните белого яду.

– Мы тебе вчера сыпали, – хмурится Верочка.

– Все съел.

– Садись, – говорит Нюма. – Хочешь котлету? Очень вкусная котлета, только холодная.

– Еще одно слово – и я уйду, – решительно заявляет Верочка.

Беру котлету, пробую.

– Нормально горячая пища, – говорю я. – Ты не прав.

С дивана доносится всхлип-стон, победительный и страдательный одновременно. Котлета быстро кончается.

– Очень вкусно, спасибо, – благодарю я.

– Хочешь еще одну? – предлагает Верочка.

– Нет, воздержусь. Хватит мозоль отращивать.

– Ты слышал, – говорит Верочка Нюме. – Человек думает о себе, о своем здоровье. Понимает, что обжорство не доведет до добра. А ты на себя в зеркало посмотри. Вот встань и посмотри сейчас же!

– Самый толстый человек на свете весит триста шестьдесят килограммов, – говорю я. – Рекорд Гиннеса.

– Мы скоро перекроем, – усмехается Верочка и тянется за пультом. Телевизор становится говорящим. Сейчас начнется очередная серия «мыльной оперы». Я могу быть свободен. Минут сорок у соседей будет тихо, если не считать страданий экранных. Ухожу.

– Может, в шахматишки? – останавливает меня Нюма тихим вопросом.

– Можно, – говорю я.

Мы странно играем в шахматы. Мы сидим перед доской, на которой расставлены фигуры, не трогая ни одну из них.

– Что делать? – спрашивает Нюма. – Так дальше жить нельзя. Ее все раздражает. Ну, абсолютно все: как я говорю, как молчу, как зубы чищу и как одеваюсь… Только иногда, ночью, все нормально.

– Значит, уладится, – говорю я. – Есть шанс.

– Ты думаешь?

– Уверен.

– Не надо было нам уезжать, – вздохнув, говорит Нюма.

– И стареть тоже не надо, – говорю я.

– Это точно, – соглашается Нюма. – Вот скажи, зачем человек на свет родится?

– Чтобы жить, – говорю я. – И все? А что тебе еще нужно?

– Ну, не знаю… Все-таки одной жизни человеку мало.

– Хочешь прожить две?

– Да не в этом дело… В радости жить хочется. Жизни вовсе не получается, если в ней радости нет… Вот она не понимает.

– Ей в радость тебя пилить, в удовольствие, – говорю я. – Бывает и так. Ты потерпи.

– Я терплю, – вздыхает Нюма. – Сам видишь… Только опять же в радость жить хочется.

– Тогда давай пива выпьем? – предлагаю я.

– Давай, – соглашается Нюма.

Однажды безумной Магде удалось выскочить из дома без сопровождения. Я встретил ее на автобусной остановке. Вокруг Магды собрались люди. Они хотели помочь «русской» старухе, но не знали чем.

– Время придет! – отчаянно кричала Магда дрожащим голосом, и по ее морщинистым щекам текли неестественно крупные слезы. – Время придет!

– Извините, – сказал я, протиснувшись к Магде, и сел рядом с ней.

– Время придет?! – с надеждой повернулась ко мне старуха.

– Придет, – сказал я. – Куда мы денемся, обязательно придет.

Старик Гаврилов ел все, кроме горохового супа. Он глотал любую еду, кроме жареных гвоздей и этого супа. Гаврилов даже запах гороха не переносил. Мне же всегда казалось, что горох ничем не пахнет, но Гаврилов утверждал, что вонь от этого безобидного продукта слышит за версту.