Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Канторович знал, что все родные инвалида утонули вместе с пароходом «Калинин», неподалеку от Керчи. Одни говорили, что пароход этот подорвался на мине, но другие утверждали, что разбит он был в ходе самолетной атаки.

Ноги Генис потерял в сорок четвертом году. Он горел в танке. Чудом выбрался на броню, но тут попал под очередь из пулемета, а стрелял немец разрывными патронами.

– Вот здесь сухо, – сказал Григорий инвалиду, устроившись у стены на своих собственных учебниках. – Давай сюда, здесь не капает.

Опираясь на «толкалки», Генис подкатил к нему, остановился рядом.

– Опять школу прогуливаешь? – спросил он.

– А тебе-то чего? – грубо отозвался Канторович.

– Ничего… Моему Карлу было бы восемь лет, – сказал инвалид. – Он бы пошел во второй класс. Он бы не стал прогуливать школу. Это точно.

– Имя фашистское, – сказал Канторович. – Карл.

– Немецкое, – спокойно поправил его инвалид. – Так звали Маркса. Я не вступил в партию, но мама моего Карла была коммунисткой. Ей очень нравился этот Маркс… Твой отец когда погиб?

– Зимой сорок первого, – сказал Григорий. – Под городом Вязьма, смертью храбрых.

– Там были тяжелые бои, – вздохнул Генис. – Много народу положили.

– Они сражались за народ, советскую власть и Сталина, – сказал Григорий.

– Это конечно, – отозвался Генис. – Слушай, хочешь, я тебе самокат сделаю. Есть у мен пара подшипников. Сохранились, когда тележку эту мастерил. А пару досок ты мне сам найдешь, ладно.

– Идет, – согласился Канторович.

Он нашел дерево для самоката. Хорошая, просмоленная доска пошла на подставку, крепкая, дубовая палка на стояк для руля. Задний подшипник укрепили толстой стальной проволокой, а передний, разворотный, приспособил Генис на литой основе от какого-то механизма.

Канторович получил самокат из рук инвалида там же, в порту, он и теперь помнил восторг быстрого движения при первом толчке ногой.

Генис тогда сказал с улыбкой: «Вот теперь мы оба на доске покатим!»

Он даже попробовал угнаться за Григорием, но сразу же перестал толкаться своими деревяшками и махнул рукой.

– Ну, кати! Кати! – крикнул он вслед Канторовичу.

– Куда катить? – в восторге заорал Григорий.

– Навстречу судьбе! – крикнул инвалид. – Навстречу, мать их!..

Канторович никогда не слышал, чтобы инвалид ругался. От удивления он даже остановился.

По лицу инвалида текли слезы.

– Навстречу судьбе, – хрипло повторил Генис. – Навстречу, мать их…

Вот о чем вспомнил старик Канторович, наблюдая за танцующими на самокатах подростками. Далеко, за морями, был старый порт города Херсона, и давно успокоился на еврейском кладбище этого города инвалид Генис. Далеко и давно, но воспоминания о своем самокате были настолько живыми и ясными, что старик будто треск услышал подшипников под просмоленной черной доской.

– Навстречу судьбе, – сказал он другу Эфраиму.

Слова эти были настолько необычны для Канторовича, что Эфраим отреагировал на реплику Григория не в обычном стиле.

– Чего? – нахмурился он. – Ты чего сказал?

– Дети мчатся навстречу судьбе, – повторил Канторович. – Им любопытно. Они жить торопятся. Что там впереди? Это так здорово мчаться навстречу судьбе. Навстречу судьбе, это точно.

– Да, да, да, – радостно заторопился с согласием Эфраим, наблюдая за танцем подростков на плитах сцены. – Это точно.

Весь обратный путь домой старики проделали молча. И молча расстались, пожав друг другу руку.

На следующий день Канторович поступил самым неожиданным образом. Он отправился в магазин и купил себе сверкающий никелем самокат.

– Внуку подарок? – добродушно поинтересовался хозяин магазина.

– Обойдутся, – невежливо отозвался старик.

Ему было плевать на прохожих. Он не желал замечать их удивленные взгляды. Весь путь до дома друга он проделал на самокате. Он стоял на доске увечной ногой, а толкался здоровой. Канторович не ездил на этом виде транспорта больше пятидесяти лет, но он вспомнил эту технику передвижения легко, будто только вчера слез с доски на подшипниках.

За пару километров от дома Эфраима он переместился с тротуара на мостовую. И дальше катил вместе с машинами. Водителям, как ни странно, очень понравился старик на самокате. Над ним смеялись добродушно. Ему кричали на ходу слова одобрения и уступали дорогу… Канторович легко поднял свой транспорт на последний этаж.

– Знаешь, – сказал он другу, отдышавшись. – Я понял! Я все понял! Мы все мчимся навстречу судьбе вместе с земным шаром: и люди, и муравьи, и деревья, и дома, и автомобили… В этом суть движения и скорости! Ты понимаешь, в этом! И безразлично, какая нас всех ждет судьба. Главное, что навстречу, и остановиться мы уже не можем и не хотим. И даже смерть, слышь, Эфка, не остановка, не конец, потому что мы все остаемся в земном шарике и помчимся дальше со всеми.

– Да, да, – соглашался, сияя, Эфраим, вцепившись в руль самоката. – Конечно! Да-да-да-да!!!

Он родился легко – красивый и гладкий. Мама сразу дала ему имя – Авель и полюбила этого сына больше, чем старших его братьев и сестер. Он рос в любви и ласке. На его зов сразу являлась мама, готовая защитить Ави от страшного мира, в котором ему довелось родиться.

Малыш рос не злым, здоровым и веселым ребенком. Хорошо учился и даже проявил несомненный музыкальный дар. Сосед научил Ави играть на трубе, и в игре этой он со временем достиг совершенства.

В молодости Ави много говорил, и делал это вдохновенно. Ему было все равно, что говорить. Он любил, когда его слушали. Особенно ценил внимание девушек… И девушки любили Ави, потому что он был красив, неглуп и красноречив. Но однажды он сказал лишнее, а время было злое. Ави арестовали и стали бить, как троцкиста. Он должен был назвать своих соратников по заговору, которого не было, а была одна болтовня. Но люди НКВД получали свой паек за работу, а к работе этой язык без костей не пришьешь. Им нужны были жертвы.

Авеля били сильно. Он кричал: «Мамочка!» Но мама ничем не могла помочь своему любимому сыну. Впрочем, она старалась: искала пути к начальству, но действовала осторожно и умно, понимая, что излишний шум может только навредить Авелю. Наконец он назвал имена и подписал какую-то бумажку, не читая. Его перестали бить, а через несколько дней позвали на допрос к главному чекисту. Время, надо признаться, было еще не таким кровожадным. Главный чекист за большую взятку решил отпустить Авеля, но только при одном условии: подследственный должен был покинуть этот уездный город и уехать как можно быстрей и дальше.

Авель вышел из тюрьмы совсем другим человеком. Мама обнимала его, но не почувствовала привычного отзывчивого тепла. Его спрашивали о пережитом. Он молчал. Ему собрали большой фанерный чемодан – и Авель покинул родной город и свою семью. Как оказалось, покинул навсегда.