Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Наутро внук увел его в лес, грибы собирать.

– Ты, дед, слепак, – сказал Петя после двух часов блужданий по чаще. – Вона пустой кузов-то.

– Не приходилось грибы собирать, – сказал Шрайбер. – Ты прав, не умею.

– Ну, рыбу-то ловил? – поинтересовался внук.

– Нет. Тоже не было как-то времени, – сказал Илья.

– С тобой с голодухи помрешь, – вздохнул Петя. – Слышь, ты заправду мой дед?

– Заправду, – сказал Шрайбер, подумав, что этот ребенок с «вивихнутым» языком внешне – вылитая копия его детских фотографий.

Потом он узнал, что жил внук у бабы Таси уже давно. Отца и мать видел редко. В школу ходил пешком, если не было оказии, за пять километров, вниз по реке, в рабочий поселок Нелидово. Об этом Шрайберу рассказала баба Тася.

– Такой маленький, зимой, пешком? – удивился Шрайбер словам старухи.

– Так не один же, – утешила Илью хозяйка. – Компания у них.

Деревня Кузино умирала. Еще летом копошился там кое-какой народец. А в зиму оставалось дымных труб десятка два, не больше. Магазин деревенский давно закрылся. За продуктами народ ходил в соседний поселок, но иногда, в хорошую погоду, приезжала в деревню автолавка с залежалым товаром.

На третий день Шрайбер сказал бабе Тасе, что он обещал показать внука Ханне, его второй бабушке.

– Это надо, – чуть подумав, кивнула старуха. – Это непорядок. Надо казать непременно.

Потом Илья затеял осторожный разговор с внуком по поводу близкого отъезда.

– А баба? – спросил внук напрямик, быстро во всем разобравшись.

– У твоей бабушки хозяйство большое, – сказал Шрайбер. – Коза, ее доить надо.

– Без бабы едь один, – потупившись, сказал внук.

Шрайбер сразу понял, что этот мальчишка похож на него не только по фотографиям и слову своему он не изменит. Илья даже не стал его уговаривать.

– Баба Тася, – сказал он старухе за ужином. – У меня есть квартира в Москве, но живем мы с женой в большом доме за городом. Даже зимой живем. Там все удобства. Комнат много. Отдохнете у нас вместе с Петей, а потом, если не понравится, я вас отвезу обратно.

– Курей Шурка возьмет, – подумав, сказала старуха. – А Клизьму Павлищевым отдам. Дом-то поможешь заколотить?

– Баб! Это мы мигом! – вскочил Петя.

Так они стали жить в Подмосковье все вместе: Шрайбер, Ханна, баба Тася и внук. Илья ездил в близкий город, читал лекции в университете, но мысль об отъезде в Израиль его не покидала ни на минуту.

Ему казалось, что мир вокруг стал похож на деревню Кузино, где все рушилось и умирало. Но на самом деле основная причина его настроений лежала не вне, а внутри. Потерял Илья любимую работу, а преподавательской жилки в нем не было.

В первых числах сентября он посетил Сохнут и выяснил, что бабу Тасю ему придется оставить в России.

– Почему так? – удивился Шрайбер. – Она – бабушка моего внука. Выходит, разъединение, а не соединение семей.

– Возможно, – согласились с ним. – Но таков закон. Был бы другим, в Израиль переселилась бы половина России, а страна-то у евреев совсем маленькая. Вы, наверно, в курсе?

– В курсе, – кивнул, поднявшись, Шрайбер.

Вечером он сидел в кресле у камина, листал научный журнал и краем глаза следил, как Ханна и баба Тася играли в карты. Наверху дико орала какая-то компьютерная игра. Там Илья устроил комнату для внука.

– Баба Тася? – вдруг спросил Шрайбер, отложив журнал. – Поедешь с нами в Израиль?

– Это куда? – повернулась к нему старуха.

– Страна есть такая, – сказал Илья. – Там евреи живут. Мы тоже евреи и хотим жить с евреями.

– Это правильно, – сказала баба Тася. – Поедем, чего там. Куда я теперь без вас?

Шрайбер взялся за решение задачи решительно, целеустремленно, с разработкой плана тактических мероприятий. Он по-научному подошел к проблеме «умыкания» бабы Таси.

Илье потребовалось всего две ходки в синагогу. Он объяснил коллективу задачу. Его сразу поняли, и вскоре Шрайбер познакомился с шустрым дедом лет девяноста, не меньше. Старик согласился за небольшое вознаграждение взять в жены бабу Тасю и отправиться вместе с ней и Шрайберами в Израиль. Разрешительная бумага от отца внука обошлась Илье еще дешевле.

Так они все и оказались в городе Петах-Тиква, но живут отдельно. Баба Тася наотрез отказалась поселиться со Шрайберами, и не собирается покидать своего законного супруга. И тот очень доволен создавшимся положением.

– Раз брак твой настоящим оказался, – шутит Шрайбер, – отдай деньги.

– Фигушки, – говорит старик по имени Фима. – Накося-выкуси!

Это он уже набрался словечек разных от бабы Таси.

О чем еще надо вспомнить? Конечно, не нашел Шрайбер работу по профессии. Первое время тянул на стипендию Фонда Шапиро, потом устроился в лабораторию химического завода. Моет пока пробирки и реторты, но со временем надеется на повышение.

Впрочем, у него теперь другая цель в жизни: воспитать любимого внука. И Шрайбер убежден, что на этот раз цель его совершенно верна. Есть, правда, проблемы. Внук бегло разговаривает на иврите, а Илье язык предков плохо дается. Но он надеется, что вскоре внук одолеет английский, и они начнут объясняться не только на сленге замечательной деревни Кузино, но и на языке Шекспира.

Однажды Григория Канторовича спросили, почему он решил перебраться в Израиль из Москвы? Старик ответил так:

– Не имеет значения, где умирать. Главное, где жить.

Вот такое настроение было у человека. Он панически боялся смерти и философствовал на эту тему, чтобы как-то скрыть этот страх.

Не был Канторович так уж стар, и в свои шестьдесят восемь лет не выказывал особых признаков дряхления. Ну, шею поворачивал не так быстро, как в молодости, слегка прихрамывал, припадая на левую ногу, и не каждую красавицу провожал жадным взглядом. Но это нормально. В любом возрасте, как известно, свои радости. Беда Канторовича была в том, что радостей этих он не находил и не желал искать.

Прихрамывать стал Григорий в результате автомобильной аварии. Сломанное бедро срослось с некоторым укорочением ноги. Впрочем, не было у Канторовича необходимости опираться на палку. Одна знакомая дама даже сказала ему, что некоторая хромота идет Григорию при его снежной седине и высоком росте.

Теперь остановимся на одной особенности характера Канторовича.

Старик (я все-таки обозначу так этого человека) и до аварии терпеть не мог скоростной транспорт: ракеты, самолеты, автомобили и даже поезда железной дороги. Его раздражала быстрота перемещения. Он считал, что спешка виновата в быстротечности человеческого существования. Раньше, по его убеждению, когда люди передвигались пешком и на лошадях, они за сорок лет проживали больший срок, чем ныне за восемьдесят. Он был убежден, что дело не в сроках жизни, отпущенных человеку, а в качественном наполнении бытия.