Мила Менка - Жемчуг покойницы

Шел снег. Имантс открыл дверь своей каморки с намерением уничтожить злосчастный портрет, но не нашел его. После обыска все было перевернуто вверх дном, и, возможно, кто-то из проводивших этот погром присвоил картину себе. Имантс не стал закрывать дверь, отдал ключи Арнису, пришедшему с ним проститься. Мужчины обнялись, похлопали друг друга по спинам.

На глаза Арниса навернулись слезы.

– Ну… значит, в Вентспилс держишь путь? – спросил он.

– Нет, Арнис. Ну какой из меня рыбак? Пойду в Митаву. Там живет один монах…

– Монах? – удивление друга было неподдельным.

– Мне еще нужно многое успеть, Арнис. Исправить свои ошибки. А еще мне каждый день снится Ималда. Я должен помочь ей.

Он ещё раз обнял Арниса и зашагал прочь, не оглядываясь.

Очень скоро снег скрыл его следы.

Никто не догадывался, что Заборонек пишет стихи. Да и кому могло прийти в голову, что этот невзрачный, циничный по роду своей деятельности человечек может, снимая мерку с очередного клиента (неважно, жив он, или уже остыл), задумываться о красоте, мысленно подбирая рифму к слову «любовь».

Стихи в большинстве своем были наивны и посредственны, но иногда, вдохновившись какой-нибудь необычной, романтической историей в стиле «l’amour de la tombe», Петр Янович, скрывавшийся под псевдонимом «П. Рахов», обращал на себя самое положительное внимание читателей и, в частности, читательниц газеты «Вечерний звон», выходящей в свет по субботам.

Петр Янович был гробовщиком – лучшим во всей округе. Дальновидные богачи, желавшие, чтобы собственные похороны были по первому классу, заранее заказывали себе гроб «Заборонека». Стоило это удовольствие недешево, поэтому они справедливо полагали, что когда их час пробьет, «безутешные» родственники могут пожалеть денег и заказать обычный ящик, наскоро сбитый в приземистой лавке у кладбищенских ворот.

Заборонек овдовел десять лет назад. Жена умерла, оставив ему двоих детей, которые, впрочем, давно жили собственной жизнью: дочь была замужем за судебным приставом, и сама имела троих детей; а сына гробовщик знать не хотел, потому как тот отказался продолжить династию. И прадед Петра Яновича, и его отец были гробовщиками, а сыну видите ли, зазорно! Старик был обижен, хотя нисколько не сомневался, что когда-нибудь сын одумается и, вернувшись в отчий дом, возьмется за дело. Однако время шло, а сын лишь слал Петру Яновичу скупые весточки да поздравления с именинами и на Рождество.

Екатерина Петровна время от времени звала папеньку к себе погостить, но сама навещать не любила, видать, стыдясь его ремесла. Впрочем, сей стыд не был препятствием к тому, чтобы иногда просить у старика средств на «очень важные прожекты». Деньги он ей, по возможности, посылал, и чувствовал вину – за то, что нисколько не скучает по ней.

После того, как дети покинули отчий дом, Заборонек исполнил давнюю свою мечту: оборудовал первый этаж под мастерскую. Теперь ему не нужно было тащиться за два квартала в съемное помещение. Однако гробы, заполнившие бывшую столовую и две спальни, не добавили его жилищу очарования; зато родственники, которые раньше время от времени напрашивались «пожить пару дней», наконец, отстали совсем.

Хозяйство вела дальняя родственница покойной жены – сухая старушонка в накрахмаленном чепце, древняя и набожная. Звали её Олимпия Генриховна. Заборонек не раз задумывался о том, как бы удалить её подальше от себя, но толи память о жене мешала это сделать, толи он боялся, что придется нанимать всамделишную экономку, которая наверняка запросит непомерно высокое жалование.

Сегодня старухи не было: по средам она проводила день, работая в богадельне, где доживала свой век её не то сестра, не то невестка. Обычно Олимпия Генриховна возвращалась только на следующее утро, и Петр Янович предвкушал спокойный вечер, когда можно предаться творчеству – тем более, что несколько дней назад, произошло событие, взволновавшее весь город, и отголосок которого ему теперь не терпелось сковать рифмой.

А случилось вот что: умерла девушка из зажиточной мещанской семьи, и произошло это трагическое событие за два дня до её свадьбы. Всегда печально, когда платье невесты становиться саваном. Ещё печальнее, когда покойница молода и хороша собой, как Сонечка, избранница молодого графа Александра Куроедова. Даже смерть не смогла обезобразить её юные, прелестные черты (во всяком случае, люди, из тех, кому удалось протиснуться в храм на отпевание, после только о том и говорили). Жених, ни на минуту не отлучался от гроба, был тих и подавлен, не жаловался на судьбу, не роптал на Бога – напротив, казалось, смирился со своей утратой. Лишь когда нежный лик его любимой скрыла гробовая доска, тихо заплакал, уткнувшись мокрым лицом в плечо седого господина военной выправки – своего отца.

За гробом юной красавицы до места погребения шла разночинная толпа. Кого здесь только не было: старухи в ветхих пелеринах, курсистки в одинаковых унылых платьях и кокетливых шляпках, солдаты, бородатые старообрядцы, румяные кухарки, модные щеголи в клетчатых брюках и канотье, прыщавые девицы с заплаканными глазами; шли даже целые семейства, с прислугой и детьми – всем было любопытно взглянуть на современных Ромео и Джульетту.

На кладбище пустили не всех: усатый городовой преграждал путь простым зевакам, пропуская лишь лиц близких к фамилии покойной. Пришедшие рассредоточились вокруг могил, то тут, то там слышалось разлаженное «Трисвятое». Священник пропел молитву, и освятил последнее пристанище новопреставленной, после чего гроб был опущен в могилу – под рыдания Сонечкиной матери и всхлипы многочисленных тетушек. Александр вел себя достойно, лишь мертвенная бледность выдавала его состояние. Вместо горсти земли он бросил на дубовую крышку белую розу, прежде поцеловав её нежный бутон.

Потом за дело взялись могильщики и народ начал расходиться. К тому моменту, когда они закончили, вокруг никого не осталось, кроме Куроедова и его верных товарищей.

Граф молчал. Холодный декабрьский ветер распахнул его шинель, но Александр, казалось, совсем не ощущал холода. Напротив, мертвенная бледность оставила его лицо, уступив мягкому румянцу. Он достал медальон с портретом Сонечки, и, глядя на него, попросил друзей подождать у входа. Однако не успели молодые люди сделать и нескольких шагов по заиндевевшей брусчатке кладбищенской аллеи, как воздух взорвался сухим грохотом. Кладбищенские птицы взлетели вверх, хрипло и злобно крича. Товарищи Александра тотчас бросились назад и увидели его лежащим на насыпи. Невероятно, но не смотря на тяжесть ранения самоубийца был ещё жив. Окинув угасающим взором друзей, граф пытался вымолвить что-то, но не смог – воздух вышел из его легких с кровавым свистом, в котором утонуло имя его невесты. Александр Куроедов умер, сжимая в руке заветный медальон.