Сергей Кузнецов - Душевая, или Несколько заметок о рецепции гигиены в эпоху постмодерна

Если бы комплексами неполноценности можно было мериться, то, увидев мой комплекс, сам Кафка закомплексовал бы так, что его комплекс неполноценности стал бы еще больше, чем можно предположить по третьему тому его собрания сочинений. Стал бы больше, но до моего все равно бы не дотянул.

Есть чем гордиться!

Когда мы только стали жить с Тамми, я ненадолго поверил — дня на три, не больше, — что теперь смогу быть уверенным в себе, как Клинт Иствуд или Оливер Уоллес. Но не тут-то было: стоит мне увидеть Тамми с другим мужчиной, я начинаю разрываться между двумя желаниями: немедленно исчезнуть или пристрелить его из кольта 45 калибра. К счастью, у меня нет ни кольта, ни шапки-невидимки, так что все, что мне остается, — насвистывать мелодию из мюзикла «Читайте кадиш», чтобы хоть немного утешиться.

Вот и сейчас Тамми плещется в бассейне с Оливером, а я лежу рядом с Омоту и стараюсь не смотреть в их сторону. А ведь Тамми знает, что я терпеть не могу бассейны! Мало ли какая зараза там плавает? Вода, конечно, дезинфицированная, но я не очень-то верю в эту дезинфекцию.

К тому же я прочитал, что от бактерицидного мыла бактерии только крепнут, выживают, буквально по Дарвину, сильнейшие. Каждый раз теперь вспоминаю, когда мою руки, и поэтому намыливаю лишний раз. Пусть у бактерий от этого естественный отбор усилится — зато я не подхвачу какую-нибудь дрянь.

Как все евреи, я очень чистоплотен. Да и вообще — я профессионально занимаюсь семиотикой гигиены. Так что в бассейн — без меня. Честно говоря, я рассчитывал на купанье в океане, но они нарисовали очень страшные картинки на предостерегающей табличке: я узнал акул, рифы, отливные течения, подводные чудовища и, кажется, цунами. Одна пиктограмма была совсем непонятной: я предположил, что она означает, что в открытом море возможна встреча со страховым агентом.

С другой стороны, на берегу ты обречен смотреть, как твой лучший друг кадрит твою жену! Да, конечно, они прекрасная пара, но зачем ему Тамми? И зачем мне смотреть на это?

Может, лучше броситься в океан — к акулам и страховым агентам?

Что ни говори — нелегкий экзистенциальный выбор, буквально — между Сциллой и Харибдой.

Чтобы не смотреть на Тамми и Оливера, я поворачиваюсь к Омоту. Надо срочно задать какой-нибудь вопрос, интересный, этнографический вопрос, такой, чтобы показать, что я уважаю ее культуру и никаким образом не являюсь расистом, даже, можно сказать, наоборот.

Вот, кстати, интересно, писал ли что-нибудь Фрейд о притяжении евреев к полногрудым черным женщинам? Нет, нет, я вовсе не собирался задавать Омоту этот вопрос.

— Хотели что-то спросить? — говорит мне Омоту.

И тут нужный вопрос приходит мне в голову:

— Да, — говорю я, — любовался на вашу прическу. Эти косички… как их делают?

Ох, черт, опять не то! Совершенно дурацкий вопрос. Это как спросить еврея про обрезание: ой, как вы это делаете? А это больно? А правда, что это помогает в сексе? Нет, не вообще, а лично вам? А моему сыну можно такое сделать? Даже если он, как это вы называете, гой? А обрезание обязательно делать у еврейского врача? Как не у врача? Я думал, среди евреев столько врачей, что уж обрезание-то они могут сделать…

Нет, лучше было спросить про Фрейда.

— Ох, — отвечает Омоту, — долгая история. Если можно, как-нибудь в другой раз. И вашей жене все равно не пойдет.

Чем хороши иностранки — фиг поймешь про их возраст, думает Оливер, глядя на Тамми. По мне, азиатки неприлично долго выглядят молодыми. Конечно, мои вьетнамские клиенты подняли бы меня на смех — они-то знают, как выглядят признаки старения у китаянок, кореянок и японок. Может, зато белые девушки кажутся им молодыми лет до сорока — кто их знает, а спросить неудобно.

Оливер прыгает в бассейн, входит в воду почти без брызг, в несколько гребков догоняет Тамми, медленно плывущую под водой.

— Алоха! — говорит она, выныривая.

— Гэри, как я помню, не любитель бассейнов, — говорит Оливер, — так что я решил составить компанию.

Тамми улыбается.

— Я правильно помню, вы из Шанхая? — спрашивает Оливер.

— Я из Гонконга, — отвечает Тамми, — но моя бабушка была из Шанхая. Мы с Гэри встретились как раз благодаря ей.

— Гэри никогда не говорил, что знал вашу бабушку, — удивляется Оливер.

— Он и не знал, — улыбается Тамми, — бабушка погибла в 1983 году.

— Соболезную, — автоматически говорит Оливер, на секунду превращаясь в профессионально-вежливого юриста, и тут же снова улыбаясь широкой улыбкой плейбоя, — но в любом случае, вам повезло, что вы встретились.

Тамми кивает.

— В конце концов, благодаря этому Гэри заполучил красавицу-жену, — добродушно улыбается Оливер, — а вы сбежали от наследников Мао. Вы скучаете по Гонконгу?

Тамми кивает.

— Я был там в прошлом году, по делу, — продолжает Оливер, — прекрасный город. Пик Виктории и все такое. Местные, конечно, говорят, что до 1997 года было куда лучше — но это всегда так, прошлое кажется лучше, чем настоящее.

— В Китае говорят, — отвечает Тамми, — это значит «годы, прекрасные, как цветы». Но Гонконгу в самом деле было бы лучше оставаться британским. У меня там остался брат, работает журналистом, и то, что он пишет, не особо радует.

— Одна страна, две системы, — с иронией говорит Оливер.

— Да-да, — кивает Тамми, — но ударение все больше на «одна страна».

— А ваш брат может уехать?

— Как? — пожимает плечами Тамми. — Родителей я бы еще могла вывезти, а брата — никак.

— Но если он журналист и подвергается преследованиям… Я могу поискать хороших адвокатов по таким делам.

— Он, слава богу, не подвергается преследованиям, — говорит Тамми и соскальзывает под воду.

Танцовщица закончила попеременно вращать своими едва прикрытыми пальмовыми листьями ягодицами и под аплодисменты удалилась. Оливер сказал, осушая пятый бокал:

— Все-таки с хорошей жопой может сравниться только хорошая грудь! И это так же верно, как то, что потратить два доллара всегда легче, чем сэкономить один.

Все-таки он был чудовищно воспитан: кто же говорит о деньгах за ужином?

— Я люблю экзотику, если вы понимаете, что я имею в виду под любовью, — продолжил Оливер, — вот Гавайи — самый экзотический штат. И что прекрасно — местных жителей даже не вырезали.

— Они умерли от оспы, — сказал Гэри, краснея от смущения, — не уверен, что это так уж прекрасно.

— Ну, по крайней мере, не было злого умысла, — пожал плечами Оливер, — так что, глядя на гавайских вертихвосток, я чувствую себя колонизатором не больше, чем в «Мулен Руж».

Гэри никогда не был в «Мулен Руж»: ведь для этого надо было добраться до Парижа, а мама всегда говорила, что в Париже очень опасно — ведь, увидев Париж, можно и умереть.