Ингомар фон Кизерицки - Деловое общение, или Школа жизни

Воду я вылил под матрасы, сказал себе, что погибший капитан, скорее всего, уже не нуждается в протезе, и завернул свою добычу в носовой платок, после чего она исчезла в правом брючном кармане. Остальные находки были не ахти: медицинский градусник с присохшим к наконечнику комочком капитанского кала (или тетушкиных испражнений), старая чайная ложка, увы, не из серебра, а из дешевого сплава, и некая брошюра, заглавием которой служил обоснованный вопрос: «Зачем умирать так рано?» Под готическими печатными буквами заглавия совсем другим, мелким и аккуратным, почерком был вписан завет покойной тети: «Да, зачем!» — с пламенным восклицательным знаком. Потом я вломился в капитанский платяной шкаф, но и там не нашел ничего особенного, только кружевные перчатки на очень маленькую руку и в углу дохлую мышь. Она лежала на боку, высохшая и легкая как перышко, сложив передние лапки, будто молилась. Задние лапки вытянуты, словно, отбегав свое, они сами согласились на бессрочную паузу. Я даже не знал, хочу ли обменять эту мышь, она тоже казалась тетушкиным прощальным напутствием; однако обменные сделки всегда оставались для меня загадкой, потому что трудно было заранее угадать, что именно, для кого и почему окажется — или не окажется — соблазнительным.

Я предложил протез моему другу Виолу — пирату, владевшему многими сокровищами. Но тот отказался, сославшись на изношенность товара. Тогда я предложил ему в довесок к протезу мышь, но мышь он тоже не хотел брать даже как довесок — видимо, дохлых мышей тогда можно было запросто найти в любом доме. Мышиную мумию я похоронил, использовав в качестве саркофага зеленую пластмассовую мыльницу, и с тех пор каждый вечер после чтения «Германских героических саг» произносил языческую молитву за процветание обменной торговли.

Сын учителя Закона Божьего предложил мне за протез четыре марки. Я согласился — может, он надеялся с помощью протеза одолеть свои прыщи — и на вырученные деньги купил себе первые в моей жизни комиксы: «Дональд Дак», «Принц Железное Сердце» и «Тарзан у обезьян». Под кроватью в нашей крохотной мансардной квартирке я хранил сундук с сокровищами, куда и прятал свои драгоценные находки, но с точки зрения меновой торговли это все были вещи бесполезные, недостойные того, чтобы стать частью товарооборота: изглоданный муравьями череп утки; один настоящий ружейный патрон, меновый эквивалент которого я не мог определить даже приблизительно; старый металлический штык; таинственная дудочка — как я узнал позже, манок для уток, но с неправильным, отпугивавшим их звуком; кобальтово-синий флакон от духов Soir de Paris , который я часто нюхал, для обмена непригодный; книжка греховно-алого цвета, иллюстрированное издание бальзаковского романа «Блеск и нищета куртизанок» — уже само слово «куртизанки» обладало в моем представлении неизъяснимым блеском; костяная дамская шпилька с изящными надкусами на ней; сиротливое павлинье перо; несметное множество ракушек и улиточных домиков — естественно, из тетушкиного наследства; молочные зубы — четыре коренных и один резец — моей подружки Армгард из вальдорфской школы.

Как раз когда я читал о приключениях принца, о его юности и первых рыцарских забавах (и рассматривал многоцветные иллюстрации, выполненные методом глубокой печати) — а встреча героя с прекрасной Алетой еще только предстояла в далеком будущем, — обнаружилась пропажа протеза. Поскольку вряд ли кто-то захотел бы воспользоваться жевательным инструментом усопшей, я не совсем понял причину всеобщего возбуждения, но после долгого допроса все же признался в содеянном. Мне пришлось потребовать протез назад, вернуть полученные за него четыре марки, а комиксы отдать моей матушке, которой они были совершенно ни к чему, поскольку она предпочитала читать «Двух человек» Фосса или «Святую и ее шута» Агнес Гюнтерс. В итоге я оказался в проигрыше. Мораль восторжествовала, протез отправился обычным путем всех никому не нужных земных вещей, однако цену, которую меня заставили заплатить, я находил чересчур высокой. Друг на меня обиделся, у меня не осталось ни объекта для будущих обменных сделок, ни комиксов, которые были сожжены. К сожалению, я потерял из виду и другого моего друга, Виола, у которого торговля шла вовсю — он менял переводные картинки на сигаретные этикетки, большую серию «Наша прерия» на «Женщин Востока» (чрезвычайно потрепанных), патроны на пластилиновые фигурки индейцев, стеклянные шарики на продукты и т. д. Виол, властелин целой процветающей торговой империи… Позже он занялся операциями с металлоломом и стал настоящим миллионером, а начиналось все просто с собирания похожих по форме предметов.

В первом из интернатов, в которых мне довелось учиться, в Шварцвальде, я наконец обрел единомышленников, так же страстно увлекавшихся деловыми сделками, как и ваш покорный слуга. Там был, например, друг моих школьных лет Федерман, по натуре поэт, — субтильный телом и нежный душой, но, к сожалению, слишком рано испорченный школьными уроками по литературе, которые начисто отбили у него способность получать удовольствие от текста. Он хотел непременно стать миллионщиком, чтобы покупать себе яхты, виллы, женщин и шампанское. В школе он учился так себе, зато имел успех у девчонок благодаря своей смугло-оливковой коже, темным глазам и длинным пушистым ресницам. В нашу компанию входил и некий Франтишек, который, хотя уже несколько раз оставался на второй год, проявлял большое терпение и на свою участь не жаловался. Он любил повторять, что в школе учат совсем не тому, что может пригодиться в жизни. Это связано с пробелами в учебной программе. Жизнь, говорил он на переменках, есть бизнес, к которому нужно готовить заранее и совершенно иначе, чем это делается у нас. Его не по возрасту «взрослый» идеальный план занятий выглядел так: первый урок — способы знакомства с богатыми вдовушками; второй урок — бокс и дзюдо; третий — двойная бухгалтерия; четвертый — уклонение от уплаты налогов; пятый — практика торговли недвижимостью. Как я уже отмечал, Франтишек слишком рано повзрослел: его мать была алкоголичкой, а отец после какой-то аферы с налогами мотал срок в тюрьме.

В нашем классе учился и Эрвин, сын известного тогда криминалиста Платтеля; он знал чудовищное количество детективных романов и на этой основе разработал собственную теорию о соотношении практической жизни и образования. Плохо то, говорил Платтель в нашем уголке для курения, в туалете, что люди, видимо, должны работать, чтобы жить, но, как правило, получается наоборот: они живут, чтобы работать. Работу нужно превратить в прибыльное удовольствие, а этого можно добиться, только совершая джентльменские преступления, например, грабя банки и взламывая сейфы, но без кровопролития, элегантно. Мы спросили, существуют ли другие профессии, позволяющие относиться к работе как к удовольствию. Ну да, с энтузиазмом ответил Платтель, такие есть и в искусстве. В каком именно, спросили мы, ведь имеется множество форм искусства и большинство из них не обеспечивает художника даже куском хлеба. Нужно, сказал Платтель, ни чуточки не смутившись, искать себе великих кумиров — тех, кто без оглядки на общество занимался своим делом. Мы, чтобы хоть что-то понять, попытались уточнить, каких кумиров он выбрал для себя. Его кумиры, сказал он с некоторым высокомерием, это артистические натуры, вероятно неизвестные нам даже по именам, люди типа Жоржа Манолеску, Макса Маркузе, Хуго Хаха, Игнаца Штрасса или Стависки. Таких мы и в самом деле не знали. И кто же это, спросили мы, — писатели, художники, актеры, музыканты или балетные танцоришки? Уже прозвенел звонок, возвестивший начало очередного тягостного урока. Да нет, бросил на ходу Платтель, все они были знаменитыми, снискавшими себе дурную славу мошенниками, вольными художниками, которые умели извлекать из своего искусства неплохой доход.

Читать дальше