Екатерина Гракова - Все больны, всем лечиться

– Я готов, – произнёс я.

– Ещё нет, – покачал головой щипальщик. Он стоял рядом и тоже смотрел на могилы, как будто знал мёртвых при жизни. – Сначала я отведу тебя к Даагасту.

Я сглотнул.

– А потом?

– Потом я съем твоё тело, а душу – то, что останется от тебя – отдам моему повелителю.

– Что он сделает со мной? Тоже съест?

Щипальщик засмеялся. Странно, но смех у него был приятный.

– Даагаст не ест души.

– А что он с ними делает?

– Сейчас увидишь.

Он протянул руку и коснулся меня. Просто коснулся, а мне показалось, что в плечо воткнули пять ножей.

– Чем ты можешь заплатить мне, Боген? У тебя ничего нет.

Я лихорадочно соображал, что ответить. Парки, глава Холлмарта, грозился выслать меня из города, если я не погашу долг моего старика, долг размером в пятьдесят тысяч, который тот накопил за последние годы разгульной жизни. Самого старика уже не было в живых, а выпитый им алкоголь и просаженные ставки всё ещё сидели на моих плечах. И хотя Парки не имел ничего против меня самого, он должен был отсчитываться перед городом за бюджет, а в нём-то как раз и проделал солидную дыру мой папаша. Он при жизни был заместителем Парки, левой рукой администрации, но даже этот факт не спасал его от расплаты.

Хитрец угас быстрее, чем его долг.

– Придётся мне сделать тебя рабочей силой, – с некоторым сожалением произнёс Парки.

– Стой, – вдруг сказал я. – У меня есть земля. Правда, на ней живут…

– Что за земля?

– На Парковой улице.

– Хм, хороший район. А кто там живёт?

– Да так, знакомые.

– Сдаёшь им дом?

– Вроде того. Бесплатно.

– Добрая душа, – усмехнулся Парки. – За землю с домом и людьми – кстати, сколько их там? – дам тысяч тридцать.

– Трое. Плюс пёс.

– Пёс не в счёт. Раз трое, значит, сорок пять. Ещё пятёрку отработаешь или есть заначка?

– Найду.

– Ты понимаешь, что твои знакомые попадают в кабалу города? Что они должны будут работать на него и не смогут уехать отсюда, пока каким-то образом не станут хозяева земли? Что их жизни – жизни, Траст – теперь принадлежат городу?

– Понимаю.

– Тогда неси ещё пять тысяч и катись ко всем чертям.

– Я сказал «знакомые»? – прошептал я. – Мне казалось, я говорил «друзья»…

– Нет, – возразил щипальщик. – Ты сказал «знакомые».

– Зачем ты показываешь мне это? Я помню всё… почти всё…

– Я не показываю. Это Даагаст.

– Даагаст показывает?

– Нет, твои воспоминания и есть Даагаст.

– Что? А как же… чудовище?

– Есть ли большее чудовище, чем ты, Траст, предавший своих друзей?

Он смотрел на меня осуждающе, но мне почему-то показалось, что осуждает он меня не за прошлое, а за то, что я не догадался.

– Здесь я тебя оставлю, – сказал щипальщик. – Оставлю твою душу Даагасту. Ты будешь крутиться в этих воспоминаниях, пока не сотрёшься в пыль.

– А ты…

– А я съем твоё тело.

Меня передёрнуло.

– Нет ли способа изменить события? – спросил я.

– Улизнуть от выплаты долга? – щипальщик улыбнулся.

– Нет, изменить его выплату.

– У тебя ничего нет, Боген. Не было тогда и нет сейчас. Ты уже заложил себя.

– Так можно изменить?

– Если Даагаст захочет дать тебе шанс, он его даст. Но он жесток. Обычно он не идёт на уступки предателям.

– Можно ли изменить так, чтобы изменились и последствия? Что они… не умерли?

– Смотря что ты сделаешь.

Я ещё раз хорошенько подумал. Взвесил свои и их шансы.

– Я готов.

Щипальщик смотрел на меня внимательно, с какой-то странной полуулыбкой на губах.

– Да, – согласился он. – Теперь ты готов.

Я тоже улыбнулся.

– Приятного аппетита.

Он моргнул.

– Это очень больно, Траст.

– Чем ты можешь заплатить мне, Боген? У тебя ничего нет.

Я стоял перед Парки, как провинившийся мальчишка, и ждал, пока он кончит честить моего старика. Ну да, погулял папаша, на славу погулял, так развернулся, что бюджет до сих дыру заделать не может. А куда вы-то смотрели, администрация, дьявол вас подери? Не могли дать ему по рукам, закрыть доступ к общественным деньгам? Или вы надеялись, что это сделаю я?

Да на месте моего папаши я бы вас так обокрал, что вы бы поседели от удивления!

Это вы придумали законы, по которым можно купить землю вместе с проживающими на ней людьми. Это вы запретили проданным с землёй людям покидать город, чтобы быть уверенными в наличии у города рабочих рук. Это вы запретили им вступать в брак с иногородними, чтобы у них не было повода становиться богаче.

Рабство, которое вы создали, убило людей больше, чем все вооружённые конфликты мира вместе взятые. Кто бы не подвёл меня к этой мысли – совесть ли, Даагаст ли, – на вашей стороне я играть больше не хочу.

– Сколько лет надо работать на вас, чтобы перекрыть долг? – спросил я.

Парки вытаращился на меня.

– Хочешь отработать долг своего старика? – не поверил он.

– Так сколько?

– Лет десять. Ты ведь таксист? В Холлмарте своих таксистов девать некуда, так что город возьмёт тебя либо на половинную зарплату, либо как низкооплачиваемого работника на любую другую должность. То есть в любом случае долг будет гаситься, но гаситься медленно. Жить придётся в бараке: на время отработки долга квартиру в пригороде у тебя отберут. Потом вернут, конечно, но…

Я кивнул. Всё так, всё по плану.

Я готов, Даагаст.

Щипальщик, ешь меня.

И было больно.

– Подай мнеееее…

– Эти?

– Нееее…

– Вот эти?

– Ммм.

Мой хозяин съедает окончания фраз. Иногда он проглатывает их вместе с иглами, что я подаю ему, но крепкому нутру они наносят вреда не больше, чем мне его малословие. Мы слишком давно шьём вместе, чтобы обращать внимание на пропажу иголок, и слишком быстро, чтобы успевать их доставать, к тому же, инструмента у нас недозволительно много.

Мы шьём не что-нибудь особенное или загадочное, от чего душа замирает или начинает петь, и не что-нибудь странное или страшное, от чего стоит с воплями убегать. Что может быть загадочного или странного в оторванных руках? Или в выколотом глазе, например, а? Проза жиззззз…

Их приносят и присылают со всех краёв мироздания: вышедших из строя вояк, покалеченных в жарком бою орденоносцев, попавших в ловушку сражения корреспондентов, сгинувших в безвестности войны салаг. Порой они завёрнуты в бумагу, порой одеты в меха, иной раз мы обнаруживаем их в стеклянных колбах, а кто-то появляется на нашем пороге голым. Всех их объединяет одно – им нужны наши острые иглы, и мы никогда не смотрим, с какой стороны они пришли.

Иногда с ними являются их матери или жёны. Всё больше в одиночку, но иной раз и вдвоём – кто с ребёнком, кто с братом, кто с отцом-стариком. Мне жалко их, но хозяин говорит: