Чезаре Павезе - Город

Галло молчал, но я знал, что ему было все равно, ведь и лето имело свои прелести. Так, например, можно было вернуться к своим в деревню, помочь отцу обработать землю, отправиться на праздник в близлежащие деревни. Но в чрезмерной увлеченности новой жизнью, все эти варианты потускнели в моих глазах. Я знал, что город должен быть и будет еще более красивым, лишь бы только мне остаться в нем и обнаружить достаточно смелости. За короткое время я прочувствовал, что такое своя комната, ощутил радость войти в нее и выйти из нее посреди ночи, пережил в ней медленно тянущиеся вечера, когда вместе с Галло ожидал прихода ребят. Случались ночи, когда я, притомившись, долго подремывал в предвкушении завтрашнего дня, беззаботного будущего и всего самого необыкновенного. Моя хозяйка появлялась теперь в дверях с легкой улыбкой на губах и, покручивая пальцами сигарету, спрашивала меня нельзя ли ей войти. Я помогал ей закурить, после чего она принималась бродить по комнате, беседуя со мной как со взрослым мужчиной, и, наконец, усаживалась в кресло у моей кровати, закинув ногу на ногу. Таинственный огонь, загоравшийся в ее глазах, держал меня в возбужденном, жаждущем состоянии. Я чувствовал, что и она тоже замечает это.

В тот прощальный день, когда я возвращался домой, она помогла мне собрать чемоданы и между делом поинтересовалась, удалось ли мне повеселиться в течение года. Я почувствовал себя совершенно обескураженным, так как не мог предположить; что она захочет вызвать меня на откровенность именно в этот момент, и ничего не нашел лучшего как ответить ей, чтобы она ждала меня, и, что осенью я обязательно вернусь к ней. Это я повторил ей столько раз, что и сам почувствовал, насколько я был неуклюж, она же улыбалась и казалась даже взволнованной.

Лето для меня прошло в ожидании, а для Гало в бесконечной суете между гумном и хлевом, в подъемах с первыми лучами солнца, в бессонных ночах и в жарких спорах с поденщиками.

Когда я заходил к нему, он приглашал меня в приземистую кухню их фермы позавтракать или отужинать и заставлял выпить вина; между тем, его родня, сёстры, дядьки разговаривали со мной так, как если бы я никогда и не уезжал из деревни. Это меня ничуть не огорчало. Галло был полностью поглощен текущими делами и вспоминал о прошлом лишь только в те вечера, когда мы возвращались при свете луны из деревни. Кстати, в городе он учился на агрономическом факультете. И всё говорило о том, что в предстоящую зимнюю сессию у него будут академические задолженности. Я же думал совсем о другом. Среди городских товарищей я сильно привязался к тем из них, кто посещал театры и любил вести жаркие дискуссии и открыл для себя совершенно новые стороны жизни, под впечатлением которых находился весь день. Однажды лунным вечером, прямо на плотине, я честно признался Гало, что у меня с хозяйкой ничего не было. Галло, в свою очередь, рассказал мне об одной своей городской любви, и признался, как он чуть было не привез эту девушку к своим в дом, но затем понял, что прелесть подобных вещей заключается именно в том, что не надо принимать их всерьез. Вернее, принимать всерьез, но не переходить известного предела. На что я заметил, что, наоборот, готов перейти любой предел, лишь бы только мне представился такой случай.

В ноябре я нашел свою комнату уже сданной в наём, однако, хозяйка, одетая в привычном халате, и как всегда предупредительная, очень просила меня навещать ее и не ставить случившееся ей в вину. В постоянных городских заботах я вскоре забыл о ней. Я пожил некоторое время в пансионате, где именно не помню, пока, не переговорив с Галло, снова не вернулся на нашу старую квартиру. В новом году он не нуждался в постоянном жилье; часто отлучался; остался на зиму, но с наступлением лета стал регулярно ездить в деревню, поскольку, несмотря на то что у него оставалась академическая задолженность, его отец настаивал, чтобы он участвовал в домашних работах, и несколько раз в течение месяца даже не отпустил его в город. Конечно же, как и прежде в нашей комнате устраивались веселые пирушки, на которых распивалось вино и стоял невообразимый гам голосов; почти все ребята снова бывали у нас; но я отлично понимал, что душой компании оставался Галло, на чьи плечи сейчас обрушилась масса проблем. Я стал часто ходить в театр — это было еще одно приятное занятие — и новые друзья приняли меня в свой круг. С ними моя жизнь приняла иной оборот. Так, например, я стал бывать на танцах, познакомился с женщинами и с девушками, которых затем встречал в кафе или в кругу их семей. Мне стоило не малого труда отличать сестёр моих друзей от случайных ночных подруг, ибо все они одевались и говорили на один манер. А, когда наступил апрель и вслед за ним — май, мне часто так не доставало наших длинных ночей, проведенных за бутылкой вина, за пением песен, в спорах, в какой-нибудь дешевенькой остерии, не хватало прогулок в компании Галло в утренней прохладе пробуждающейся зари, не хватало последней болтовни под окнами нашего дома.

В том году к занятиям приступили еще два парня из нашей деревни, совсем еще юнцы, один из них к тому же доводился Галло кузеном. Я не хотел, чтобы они появлялись в нашей комнате, чтобы там Галло не говорил. — Я им ни няня, — возражал я, но истинной причиной моего негативного отношения к ним было прежде всего то, что я начал стыдиться нашей, в, общем-то, нескладной компании. К тому же в тот момент у меня появился новый друг, совсем еще юный студент, блондин. Я был знаком также и с его сестрой. Они выросли в городе, в зажиточной семье; парня звали Сандрино, а сестру — Мария. Сандрино мог часами говорить о театре и был в восторге от нашей комнаты — мансарды, от беспорядка, творившегося в ней, и от вида, открывавшегося из нее, на крыши города. Как ни странно, но, прежде, чем познакомиться с ним, я еще раньше познакомился с его сестрой, не помню только где, то ли во время какой-то поездки, то ли на танцах; она отметила, что наша мансарда пользовалась широкой известною во многих семьях, и, что отзывы о ней были самыми различными, от нелестных до восторженных, все зависело от возраста судящих о ней.

Сама Мария считала, что все это возможно было и занимательно, но только зачем надо было напиваться и посещать женщин лишенных какого-либо вкуса. Мария произнесла слово «занимательно» на распев, как умеют произносить только девушки ее круга — в ее устах это слово звучало необыкновенно красиво — и, поскольку я решительно отверг предъявленные обвинения, она недоверчиво покачала головой и понимающе улыбнулась. Как бы то ни было, но именно, благодаря ей, я познакомился с Сандрино, который только что поступил в университет. Сандрино сильно привязался ко мне и к некоторым моим сокурсникам, которые были не прочь с ним подискутировать. Познакомился он и с Галло, в одно из его последних появлений в городе перед защитой диплома. Как-то вечером я привел его к нам, потому что, в отличие от своей сестры, Сандрино говорил о попойках как о чем-то вполне закономерном и особо подчеркивал, что ему нравится в нас, прежде всего сила и деревенская грубость. Об это он мне говорил неоднократно; в этих своих суждениях он был еще совсем ребенок. И, поскольку я к тому времени почувствовал в себе определенную перемену, мне было от этого как-то неловко.

Читать дальше