Чезаре Павезе - Идол

Но я не осмелился позвонить. И зашел в сомнительную остерию (забегаловку), расположенную почти напротив подъезда. Отсюда в пространстве между горшочками с цветочками и заборчиком хорошо просматривалась дорога, освещенная тусклым светом, и спущенные жалюзи дома, погрузившегося в темноту.

«Здесь я буду проводить все свои свободные вечера», — мысленно вознамерился я. Но уже через полчаса я совсем раскис. В подъезде постоянно кто-то исчезал: то это был мужчина, то юноша, то группа солдат, сменявшаяся шумной ватагой этаких любителей острых ощущений. Или — что еще хуже — периодически кто-нибудь из них неожиданно задерживался на пороге и принимался истошно кричать во всё горло. Один тип, одетый в кожаную куртку, приехал даже на мотоцикле, наполняя ночь невообразимым шумом, соскочил с мотоцикла и тут же бросился со всех ног вверх по лестнице.

Не говоря уже о тех, кто выходил. Каждый из них мог побывать у Мины. Я заметил тучного и лысого мужчины, который подозрительно поозирался по сторонам и тут же поспешно удалился. Если бы я в тот момент не побежал, то наверняка бы не выдержал и закричал бы, что есть сил.

Не секунды не колеблясь, я бросился к подъезду и сразу же позвонил. В переполненном и прокуренном зале Мины не было. Я застыл на месте и, с трудом переводя дыхание, уставился на дверь. Неожиданно передо мной выросла полуобнаженная Аделаида. Она подмигнула мне и поприветствовала меня, взяв под козырек.

Я поинтересовался у нее — не вышла ли она подышать свежим воздухом. И в тот же момент увидел Мину. Она была в нежно голубой блузе и в белых шелковых трусиках — при этом особенно бросались в глаза ее загорелые ноги и талия. Между тем, она что-то протягивала хозяйке. Увидев меня, стоящим за Аделаидой, Мина нахмурилась. Нельзя сказать, что это её сильно удивило, но действовала она решительно. Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно отстранила Аделаиду в сторону, и собиралась было заговорить со мной. Но тут же какой-то мужчина, весьма худощавый, из блондинов, лысоватый спереди и в очках, до того стоявший неподвижным в стороне, неожиданно появился перед ней и указал на неё пальцем.

Мина опустила глаза, повернулась и покорно последовала за ним, оставив меня наедине с собой. Аделаида буквально прыснула со смеху. Мне же совершенно перехватило дыхание.

Горькие слезы, навернувшиеся на моих глазах, со стороны могли быть принятыми за капли проступившего пота. Я слышал, как что-то говорила Аделаида. Тут же затарахтели звоночки, размещавшиеся на столе у хозяйки. Тогда я решительно вышел, никого и ничего не замечая вокруг себя.

Может это показаться глупо, но той же ночью я принял другое невероятное решение: напиваться каждый вечер. Я говорил себе: «Если она загорела снаружи, то я загорю изнутри». Мне тут же стало плохо, и, хотя голова шла кругом, я никак не мог забыть блузки Мины. Поскольку я привык жить один, мне было непросто освободиться от какой-либо навязчивой мысли, и вследствие чего этот сардонический очкастый блондин мерещился мне на протяжении всей ночи.

Мину я увидел только в воскресенье, как обычно, рано утром. Я поджидал её появления, наблюдая из остерии, и решительно преградил ей дорогу. Мина удивленно посмотрела на меня, остановилась, протянула мне руку, и затем, так как я мешал ей ступить на тротуар, предложила: «Может, пройдемся, у меня нет никакого желания задерживаться здесь».

Она принялась жаловаться на то, что я пренебрег ей и собирался её предать. Говорила о том, что все это время думала обо мне, особенно, пробуждаясь по утрам, когда она чувствовала себя особенно одинокой. Почему я не был добр к ней? Ведь, был же я к ней добр в Вогере, когда мне было только двадцать лет. Я ничего не ответил и подумал о том, мучаясь от ревности, что сейчас Мина была уже женщиной.

— Предать тебя? Но с кем? — неожиданно спросил я.

— О, Гвидо, — ответила она мне, — ведь, и я хочу того же, чего желаешь ты. Но затем всё станет ещё хуже, и ты станешь обращаться со мной, как с другими…

— Так сделаем же доброе дело, и, давай поженимся.

— Гвидо, я не могу, и причиной тому — моя жизнь. Я уверена, что через год, а, может быть, и раньше, ты меня возненавидишь…

— Мина, но я люблю тебя.

— Я это знаю, — ответила Мина, взяв в свою руку мою руку, — я это знаю, Гвидо. Ты думаешь, я не понимаю, что ты переживаешь? Но как раз, поэтому я тебя и прошу быть моим другом и не желать ничего больше. После чего, взглянув мне в глаза, тихонько проговорила: «Мне было бы постоянно стыдно за меня перед тобою».

— В Вогере ты была согласна выйти за меня замуж.

— В Вогере ты меня любил и поверил мне, когда я тебе призналась, что именно отец настроен против этого брака.

— Что из этого вышло, теперь мы видим!

— Гвидо, мой отец умер, и все остальное касается только меня.

— Но, с кем это я собирался предать тебя?

— Ты зачем разговаривал с Аделаидой?

— Что мне оставалась делать, если она оказалась прямо передо мной: ведь, я искал тебя.

Мина нахмурилась. — Гвидо, больше никогда не приходи в этот дом. Или же ты меня больше никогда не увидишь.

— Мина, — сказал я и остановился, — я не хочу спрашивать тебя ни о чем, но я вижу, что ты стыдишься этой жизни. Так прекрати же её, и, давай поженимся. Я — всё тот же и ничуть не изменился.

— Мне нечего стыдиться, Гвидо. И я уже тебе сказала свое слово.

— Может, ты больна сифилисом, Мина?

По лицу Мины пробежала улыбка. — Но, как тогда я бы смогла работать? О, Гвидо, да ты ещё совсем мальчишка. Как хорошо бы было чувствовать себя просто друзьями и забыть обо всех этих вещах. Какое тебе дело до всего этого? Смотри на все так, как если бы я была уже замужем.

Мы продолжали встречаться друг с другом, каждый раз утром. Мина носила все то же платье коричневато-зеленого цвета. Один раз она пришла, одетая во все белое и показалась мне еще более стройной и серьезной под развевающей на ветру пелериной. Чтобы выкроить себе каждую неделю по два-три свободных утра, я стал ездить ночью, уменьшая продолжительность поездок до минимума, и, не выполняя обязательств по отношению к ряду клиентов. Иногда, сев в поезд, и, оказавшись без попутчиков, я принимался думать со страстью об этой столь стройной и серьезной Мине, но мне никогда не удавалось увязать в единое целое этот образ с другим, владевшим мною. Для решения этой дилеммы надо было её раздеть. Её нахмуренный, по-женски маленький лоб, бросал меня в дрожь. Чуть ли ни до смеха мне было жалко тех дней, что она провела на море. В моем представлении она была там одинёшенька. Разнежившись, я мысленно сопровождал Мину в её поездке: вот я сижу с ней, затем я прогуливаюсь подле неё и бормочу какие-то слова. И наконец, наступает момент, когда мы засыпаем вместе. Иногда мне все же удавалось справиться с тем беспокойством, которое внушали медленно протекавшие полдни, и я убеждал себя, что все идет хорошо. Что я встретил совершенно новую женщину, не растратившую своих нежных чувств, несмотря ни на какие унижения. И именно та решительность, с которой она сопротивлялась всем моим попыткам овладеть ею, имела для меня и ценность, и горестную сладость. Некоторое утешение я находил от мысли, что та жизнь, о которой она не распространялась, была и простой, и вызывала решительный протест. Я чувствовал, что в этом она была чем-то схожа и с моей.