Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том третий

– Сатану, – поправила Маринка, – он предпочитает это имя прежнему.

– Сатана так Сатана, – перебила Алла.

– Он недосягаем, – заметила Маринка.

– Давай будем довольствоваться малым, – предложила Алла, протягивая руку подруге, – ну не встретим мы настоящих мужчин, так и черт с ними, живут же, многие люди живут без детей, без семей, находя в чем-то другом, цель своего существования.

– Ишь ты как заговорила? – удивленно поглядела на подругу, Маринка. – И цвет глаз у тебя изменился.

Алла только отмахнулась, но в ванной внезапно поняла, рассмотрела в зеркале не свои, всегда серые и будто удивленные глаза, а чужие, карие, почти черные, очень серьезные и умные.

Однако, сердце ее билось ровно, движения были уверенные, а мысли четкие.

И следуя на работу, где Алла трудилась продавцом-консультантом в большом косметическом магазине, она без удивления ощущала внутреннюю мощь наполнявшую ее изнутри. Душа ее была наполнена светом и уверенной силой любви.

Потрясенная изменением подруги, Маринка призналась, что ничего не понимает.

– Я не одна, понимаешь, больше не одна! – произнесла Алла, ее пальцы рисовали в воздухе перед лицом подруги очертания сердца.

– Как это? – хныкала Маринка, со страхом глядя на подругу.

– У нас все получилось! – глаза Аллы горели. – Демон, красивый, как бог, во мне, он – часть меня, а я часть его!

– Да, ну тебя! – попятилась Маринка и пошла в свой отдел, она работала в том же косметическом магазине, что и Алла.

– И к тебе придет твой возлюбленный ангел! Ты погоди, обязательно придет! – пообещала Алла, глядя странно мерцающими темными глазами, вслед подруге…

С дуновением ветерка он вскочил, и принялся шептать слова древнего заклятия, прося силы Властителя мира донести до возлюбленной свою тоску. Все его вздохи и поцелуи, все его слезы по ней немедленно были подхвачены. И в тот же миг она проснулась на своей постели и изумленно уставилась в потолок.

Ветер буйно трепал вершины деревьев, задувал в открытую форточку, касался груди и души молодой девушки холодными пальцами.

Она вскочила вся дрожа и не столько от того она дрожала, что замерзла, сколько от противоречивых чувств, свойственных всем влюбленным. Сомнение, страсть, негодование, отчаянное желание разреветься от постигшего несчастья быть влюбленной, мгновенно отразились на ее лице. Шестым чувством она поняла, что в данную секунду жизни он думает о ней, зовет ее, ищет ее любви. Сердце ее тревожно билось, ум деятельно искал выхода из сложившейся ситуации. Но нелегко даже самому сильному человеку выбраться из сетей любви, уж попался, так попался.

Он почувствовал ее напряжение и сразу же со вздохом отступил, жалея ее и разочарованно глядя в ночь, но все же надеясь на лучшее.

Сам себя он называл Никасом, хотя по паспорту был обыкновенным Колькой, некоторые русские не любят своих простоватеньких имен и наделяют себя иностранными именами, так Нинка становится Нинелью, Ленка превращается в некую Лениаль, Машка в Мариэль, Юлька в Юлианну. Парни не отстают. И стыдясь своих имен, придумывают для себя новые прозвища становясь из Мишки Микелианджело, из Андрея в Адриано, ну и так далее. Иностранщина кажется этим молодым людям модной и ничего, что при этом у какой-нибудь Марианны курносый нос и веснушки, а толстые щеки вкупе с корявыми большими руками целиком выдают ее крестьянское происхождение. Главное, не тело, а душа, считают эти поклонники моды…

Выглядел Никас молодо – не старше двадцати лет; у него были светло-карие глаза; тонкие синеватые губы; гладко-выбритые щеки; порывистые движения выдавали в нем нервного, издерганного, легко ранимого и чрезвычайно впечатлительного человека.

И обстановка квартиры вполне соответствовала его характеру. Темно-коричневые обои украшали картины с пейзажами чуждых миров полных огня и взрывов. Пол был устлан коврами с ярким восточным рисунком. В книжном шкафу почетное место занимали оккультные книги, среди которых самым невинным являлся Папюс. Воздух в квартире был удушливым от беспрестанно курившихся благовоний.

В углу гостиной стоял кальян, но Никас не пользовался им, а любил дымить толстыми сигарами, при этом он стряхивал пепел в хрустальную маленькую пепельницу, весьма искусно сотворенную под череп. Череп этот он повсюду таскал с собой, и даже направляясь в гости, обязательно укладывал в свою сумку.

Он очень любил посещать городские праздники и стоя особняком от праздничной суеты, разглядывал людей в поисках необыкновенных лиц, а после дома, рисовал запомнившиеся ему образы, его работы пользовались у горожан огромным успехом. Каждый день кто-нибудь подбегал к выставке его картин, он устраивался под навесом, на одной из центральных улиц города и выискивал нечто похожее на свою собственную персону нон грата.

Он прослыл в обществе знакомых за человека чрезвычайно умного и проницательного. Наверное, в этом ему помогала одна его странная привычка. Он обожал внимательно разглядывать собеседников, замечая все их невербальные движения, безошибочно определяя не только характер попавшегося ему на пути человека, но и все скрытые движения его души. Он чувствовал эмоции людей точно так же, как хороший психиатр чувствует необыкновенных пациентов, изучая не только физические подпрыгивания и подскакивания, но главным образом докапываясь до их душ.

Изредка, из чувства долга Никас наведывался в деревню.

Однажды, он приехал, и бабушка-старушка с его приездом ожила, выползла на крыльцо дома, опираясь на руку внука, медленно спустилась со ступенек во двор.

Он с жалостью разглядывал ее худое бледное лицо, покрытое мелкою сетью морщин, заглядывал в ее кроткие полные заботы и любви небесно-голубые глаза, напоминавшие ему безмятежную гладь небольшого озерка, на берегу которого он любил в младенчестве мечтать о заоблачных мирах.

Бабушка все время беспокоилась о родных и магнитом притягивала к себе родственников, не проходило недели, чтобы кто-нибудь из родственников не навещал ее. В особенности старались двоюродные братья Никаса. Наезжая с женами, они бесцеремонно объедали всю садовую малину, смородину, сжирали даже кислый крыжовник. Объединившись, деловитой саранчой обчищали яблони и вишни, закатывали тут же на кухне у бабушки невиданное количество банок варенья и компотов, почти все увозили в город прятать на зиму в шкафы да холодильники. Их жадность поражала всякое воображение. Толстые, неуклюжие вприпрыжку они носились за трактором, бесцеремонно подбирая в мешки совхозную картошку, а наворовав, пили самогон, причем жены братьев в винопитии нисколько не отставали от мужей. Празднуя победу над действительностью, они бывали чрезвычайно довольны. Главным в их существовании была еда.