Алексей Иванов - Днем меньше

— Чего «во»? — не понял Полозов.

— Они, понимаешь, предлагают сначала вот эти проточки сделать, а потом уже обрезать и с торца эксцентрик точить.

— Ну и скажи им, что балбесы, вот и все!

Дело было ясное — если так, как предлагают технологи, придется точить деталь с двух установок и менять оснастку.

— А я и сказал. — Василий Иванович полез за своим «Севером». — Говорят, ОТК зарубит — мол, в размер не попадем.

— Пошли бы они… — лениво ругнулся Полозов. — Умники! Раз надо — значит, попадем, а, Иваныч?

Тот с готовностью подмигнул:

— А как же!

Оба они не любили главного технолога за его занудливость и даже немножко радовались, когда технологи ошибались. Тем более что ошибались они часто, и это давало повод лишний раз похлопать Зайцева, главного технолога, по плечу и сказать: «Молодцом твои орлы, молодцом! Снова помогли!», зная, что тот засуетится: «А что, а что?» — и тогда можно сказать: «Порядок. Просто поблагодарить хотел!» — и уйти, зная, что Зайцев долго еще будет маяться.

А кроме того, не любили Зайцева за необычайную послушливость и столь же необъяснимое упрямство.

После очередного разноса на партбюро он так резко «взял курс на омоложение», что работать, по сути дела, стало некому — технологи одна из специальностей, где практика зачастую много сильнее теории.

И тут же, исключительно из упрямства, не принял к себе сына начальника сборочного цеха Короткова — человека, с точки зрения Полозова и Огурцова, весьма полезного.

В дверь заглянул Бугаенко:

— Иван Иваныч, как с работой сегодня?

Конечно, Бугаенко знал, «как с работой», и сбегал уже — а может, и вчера еще — в термический, но просто хотел лишний раз проверить, не придумало ли чего начальство. А то уж очень дельную халтуру из ОГК принесли.

— Давай-давай, вкалывай, — махнул рукой Василий Иванович. — Нужно будет — свистнем.

— Как с термичкой, Иваныч? — спросил Полозов на всякий случай.

— А как всегда! Говорят, к концу дня будут!

Термический цех, по обыкновению, задерживал токарей — целая партия деталей ушла в брак, полозовский цех на полдня был практически на простое. А то, что двадцать станков крутилось, это еще ничего не значило. На них работали мальчишки из ПТУ, и при всем старании дела они не решали. Важнее были те, что сидели возле конторки. А им-то и нечего было делать. Не точить же токарю с шестым разрядом и двадцатилетним стажем болтики!

Иван Иванович набрал номер начальника термического.

— Алеша? Полозов. Ну как у тебя там?

Алеша — Алексей Николаевич Кожемякин, веселый толстяк чуть не в полтора центнера весом, засопел и ругнулся тихонько в трубку — замом у него была женщина и сидела с ним в одном кабинете.

— Вас понял, — сказал Полозов. — К концу дня будут?

Кожемякин снова посопел и сказал:

— Будут!

Потом подумал и добавил:

— Наверно!

Полозов представил, как он посмотрел сейчас на свою Лидию Петровну, на зама, — та надоела хуже горькой редьки. Во-первых, с гонором: «Я институт, между прочим, с отличием закончила!»; во-вторых, запорола целую партию деталей, перекалила, никакой резец не берет; в-третьих, ругаться при ней было никак нельзя, а Кожемякин очень это дело любил.

— Ну-ну, — понимающе сказал Полозов. — Целуй Лидию Петровну. — И повесил трубку, не дожидаясь, пока Кожемякин отсопится.

— Вот так, Иваныч, к концу дня.

Полозов вытащил красный карандаш, с удовольствием написал в технологической карте, там, где усмотрели ошибку технологов, — «Чушь!» и, похлопав Василия Ивановича по плечу: дескать, пора, — двинулся к выходу.

— Ты им еще позвони, — сказал он, имея в виду термичку. — Пусть почешутся. Там у директора совещание — на часок, наверное. Чего-то заказчики приехали. То ли сами где маху дали — извиняться, то ли пошуметь, про себя напомнить.

Выйдя от Василия Ивановича, Полозов почувствовал, что настроение стало получше.

«Всегда у Иваныча порядок, — подумал он. — И народ доволен, и сам тоже!» — И направился к станку, на котором работал сын Огурцова.

Тот, увидев краем глаза Полозова, присел за тумбочку и натянул на лохматую шевелюру берет.

— Ну как, не постригся еще, а? — Полозов протянул ему руку.

— Ну… — Тот двинул руку Полозову, согнув в запястье: рука у него в масле, — и Полозов сильно тряхнул ее.

— Что «ну»?

— Не видно, что ли…

Месяц назад, принимая Альку — Полозов знал его с рождения — к себе, Иван Иванович пообещал ему, что тот сострижет свои космы в течение полугода: надоест отмывать их каждый день. И теперь Полозов по утрам интересовался: «Ну как?», чем, ясно видел, наводил на парня тоску.

Иван Иванович заглянул в чертеж.

— Вот и работу стали давать нормальную, а? Интересно стало?

— Ну… — сказал Алька и отвернулся.

«Да-с», — снова подумал Полозов и пошел было по проходу.

Алька вдруг выключил станок и пошел за ним.

— Иван Иваныч!

— А? — Полозов оглянулся. — Что? Помощь нужна?

— Не, — сказал Алька и подошел к Полозову вплотную. — Иван Иваныч, я все спросить хотел… — И замолчал.

— Ну? — Полозов улыбнулся в воспитательных целях. — Ну чего?

— Иван Иваныч! — Алька уставился ему прямо в глаза. — А вам бывает скучно?

— Скучно? — растерялся Полозов. — А черт его знает! — вдруг сказал он, забыв о своем высоком долге воспитателя. — Бывает, конечно. Что я, не человек, что ли? Не бревно же! — Он начинал злиться, понимая, что говорит не то, что надо бы.

— И мне вот тоже бывает, — сказал Алька, все так же, не отрываясь, глядя на Полозова.

И ушел, придерживаясь рукой за глянцево блестевшую от масла станину.

«Да-с, — подумал Полозов и полез в карман за сигаретами. — Да-с».

«Вот ведь петрушка-то! — размышлял Полозов, протискиваясь мимо разобранного ремонтниками станка и машинально хлопая себя по карманам, в поисках спичек. — Вот петрушка…»

Алька был третьим у Огурцова. Поскребышем. Василию Ивановичу уже за сорок перевалило, когда появился Алька. А жене его, Марии Егоровне, и того больше. Была она на три года старше Огурцова.

Старшая дочка Василия Ивановича уже заканчивает педагогический институт, младшая — операционная сестра, Полозов даже в газете недавно читал о ней, а вот Алька… Алька удивлял Полозова: Алька все отрицал. Шутя Полозов говорил Огурцову, что это Алькино отрицание есть «преддверие отрицания отрицания», но хлопот и Огурцову и Полозову как начальнику цеха Алька доставлял немало. Был он непонятен Ивану Ивановичу, не совсем приятен, хотя Полозов считал себя неплохим психологом и даже немного этим гордился.

«И не дурак же, черт бы его побрал! А ведь поди ж ты: “Не верю никому!” — и все тут. И так чуть ли не с самого первого класса начиная. “В школе — врут, — вспоминал Полозов свой с Алькой давнишний, еще при поступлении в цех, разговор. — Учительница, мол, как увидит, что папа Михайлова на машине подъехал, так чуть ли не дверцы открывать бежит. А Михайлову не пять, так уж четыре — точно. А папа ей — кофточки импортные. Ему что — директор магазина. Я сам кофточки эти видел”. Дура, конечно! Да и тот гусь хорош! А как вот этому оболтусу объяснишь? Своя голова должна работать. А он — нет! Не хочет. Все вруны. Все только для себя. Никому ничего не нужно. А разве Вася может тебе объяснить все как надо?! Он ведь только работой, спиной своей навечно согнутой объяснить это может. Так и тому не верит. Говорит, торшер сделал на заводе. Металл брал, плексиглас брал, патроны и выключатели — и те из электроцеха притащил! Когда через проходную нес, прятал детали под пиджак. Знаю, прятал. Слышал, как матери рассказывал. Значит, воровал? А тогда чем он лучше Лопуха, который за воровство три раза уже срок отбывал?