Галина Воронская - На дальнем прииске (Рассказы)

— Тося, ты заболела?

— Заболела, — Тося рывком натягивает на себя плюшевое одеяло и поворачивается спиной.

— Температуру меряла?

— Нет у меня твоей проклятой температуры и ничего не болит, — со слезами в голосе говорит Тося и поднимает белокурую взлохмаченную голову. — Боже мой, не могут дать человеку один день отдохнуть!

Лекпом нерешительно переступает с ноги на ногу. Безусловно, Тосе можно дать освобождение от работы, и не на один день, но так вдруг этого не сделаешь. Его ведь тоже проверяют, он всего только заключенный лекпом, начальство в два счета загонит на общие работы, а то и на прииск.

— У тебя воспаление хитрости, — пробует шутить лекпом. — Сегодня много больных, Тося, в санчасти ругаются, денька через два дам освобождение на сколько захочешь.

Привлеченная разговором, подходит Максимовна, начинает усиленно шаркать у печки только что подметенный пол. Тося молчит.

Лекпом неодобрительно оглядывается на Максимовну и понижает голос:

— Тосенька, сегодня, честное слово, не могу, — он смотрит на Тосю, про себя думает: «Эх, хороша Маша, да не наша! Везет в жизни некоторым людям — например, Иван Ивановичу», и со вздохом неторопливо отходит.

Мерно тикают часы-ходики.

Через несколько минут Тося начинает одеваться. Она высокая, худощавая, быстрая и резкая в движениях. Продолговатое, очень бледное миловидное лицо заплакано, подбритые, с острым изломом высокие брови придают ей обиженный и капризный вид. У нее не длинные, но очень густые, волнистые светлые волосы. Одета Тося в голубой шерстяной джемпер с красными полосками и в темную юбку с молнией, на ногах короткие черные валенки. Все это удивительно хорошо, даже изящно сидит на ней. В одежде ничего нет казенного, все свое, «вольное» — в этом лагерный шик, доступный немногим. Тосина кровать отличается от остальных кроватей в бараке, застеленных одинаковыми темными грубошерстными одеялами, — на Тосиной розовое пикейное покрывало, да еще гора взбитых подушек под накрахмаленной тюлевой накидкой.

— Лежи, Тосенька, отдыхай, — Максимовна с прежним усердием подметает пол у печки. Тося чернит брови и не удостаивает Максимовну ответом.

Максимовна подлиза, ябедничает начальству — «стучит», ее никто в бараке не любит. Сегодня Тосе нехорошо и смутно на сердце. Живешь-живешь в лагере и все ничего, но иногда что-то нарушает однотонную, однообразную жизнь, тянет на свободу, так ясно, со всеми мелочами, вспоминается дом. Шесть лет тому назад ее, еще девчонкой, за растрату в сберкассе толкнули в этот вертеп. Первое время Тося часто плакала, вспоминала мать, волю и все, что лежало там, за забором, перевитым колючей проволокой, но постепенно жизнь, где не было ни решеток, ни поверок, ни часовых на вышках, стала тускнеть в памяти, Тося уже меньше плакала, да и письма из дома стали приходить реже и стали они спокойнее.

Потянулись долгие однообразные дни, из которых складывались годы. Переезды из одного лагеря в другой, различные «командировки» и наконец дальний этап — на Колыму. Менялись работы, пейзажи, начальники, но никогда не менялся высокий забор, отгораживающий заключенных от свободы. Лагерь учил жить сегодняшним днем. Будущее было известно, и не стоило о нем думать. Лагерь учил легко обзаводиться друзьями и так же легко их забывать. Вереницами потянулись любовные увлечения. Тося была слишком молода и хороша собой, чтобы все — от лагерных начальников до заключенных завхозов и бригадиров — не прошли равнодушно мимо этой стройной девочки. Любовные встречи скрашивали унылые однообразные дни, помогали устраиваться на легкие работы, иметь другие льготы и поблажки.

Конец срока представлялся Тосе далеким и туманным, и она никогда не задумывалась, что будет делать, когда кончатся ее десять лет заключения. В здешний лагерь она попала из города на берегу Охотского моря. Жена очередного Тосиного возлюбленного, вольного инженера, нажаловалась в управление, что разрушают ее семейное счастье. Тосю срочно — спецэтапом, одну — направили в Эльчан. Немного погоревав, не столько о возлюбленном, уже немолодом и довольно скупом, а главным образом о городской жизни, Тося сошлась с лагерным нарядчиком Иван Ивановичем. Просто сдохнуть тут можно было от тоски, в этом Эльчане!

Тося надевает пальто, недорогое, с черным воротником под котик, но все-таки пальто, а не бушлат или телогрейка. Берет книгу в коричневом переплете — «Мадам Бовари», какого-то там Флoбера или Флобeра, бог его знает, как его правильно произносить. Читать Тося особенно не любит — так, изредка, какой-нибудь приключенческий романчик. Вначале эта книга показалась ей скучной — там, где говорилось про Шарля Бовари, и Тося ее чуть не бросила, но дальше ее очаровала Эмма и ее любовь к Родольфу, а потом к Леону. Какие волнующие, чудесные страницы, и как это все не похоже на то, что испытывала сама Тося, и на то, что ее окружало! Может быть, эта книга пробудила в ней смутную тревогу и желание чего-то нового, другого?

На улице, у входа в барак, Тося видит Максимовну, — вытянув шею, та что-то шепчет сухими обесцвеченными губами начальнику лагеря Мироненко. Мироненко внимательно слушает ее, расставив широко ноги в белых фетровых валенках. Несмотря на мороз, меховая куртка на нем распахнута, на выпуклой груди лежит тяжелый, чуть раздвоенный подбородок.

«Ябедничает!» — решает Тося, проходя мимо, грубо толкает Максимовну.

Мироненко провожает Тосю тяжелым взглядом. Он ухаживает за Тосей, несколько раз делал ей комплименты и прозрачные намеки, обещая даже жениться, когда Тося освободится. Но Тосе он противен, и по опыту она знает, что быть возлюбленной начальника лагеря ничего хорошего не сулит — дознается более высокое начальство, и начнется кутерьма.

На улице — плотный, голубоватый туман, холод обжигает лицо. Безветренно. В синем небе висит изогнутый бледный месяц. Тося невольно передергивает плечами под взглядом Мироненко. Какие нехорошие у него глаза: маленькие, зеленые… А в общем, пошел он к черту, этот Мироненко Лучше думать про Эмму, как она обманывает мужа и ездит в город на свидания к Леону и какая замечательная у них любовь.

Парикмахерская для «вольных» помещается в небольшой белой палатке с маленьким окном. Посередине — круглая железная печка, тепло. Горит большая электрическая лампа без абажура. Пол чисто вымыт, у стенки палатки столик, на нем большое зеркало без оправы. У печки хлопочет дневальная Ариша: маленькая, большегрудая девчонка с ярким румянцем на щеках и короткими косичками, перевязанными синими вылинявшими тряпочками. При входе Тоси Ариша от испуга останавливается и открывает рот. Ариша недавно попала в лагерь из колхоза. Она никак не может привыкнуть, что у нее пять лет срока, что она считается преступницей. В лагере ей все страшно и необычайно. Необычайны морозы, сопки, северное сияние, все это так не похоже на мягкие кубанские зимы и бескрайние поля ее колхоза. Тосю она боится, считает красавицей и существом высшим. Несмотря на то что они почти ровесницы, почтительно величает ее Антониной Андреевной.