Елена Мищенко - Через Атлантику на эскалаторе

Двери ее кабинета выходили в читальный зал и имели толстую двойную обивку. Она плохо слышала, не любила слуховой аппарат, и сотрудники библиотеки, говорившие с ней в кабинете, должны были повышать голос.

– Я это сделала специально, – говорила она о своих мощных дверях, – чтобы никто не подумал, что в моем кабинете кто-то скандалит.

Доступ в этот кабинет простым посетителям был закрыт, но для меня, учитывая мою непричастность к пиктограммам в подъезде и расположение хозяйки, он вскоре открылся.

Впоследствии я заходил в ее кабинет без стука (стучать было бесполезно). Она мне очень помогала с материалами по зарубежной архитектуре. Я останавливался у дверей и ждал, пока она поднимет глаза. Так было и в этот раз. Наконец, она меня увидела, даже, скорее, почувствовала и поднялась из-за стола. Она всегда чувствовала, не поднимая глаз, когда кто-то входил. На ней, как обычно, была белоснежная кофточка с кружевами, строгий серый костюм и очки в золотой оправе.

– А, Саша! Здравствуй, здравствуй. Входи. Рада тебя видеть. Небось, опять пришел что-то просить.

– Как вы догадались?

– Да просто ты вооружился уже каким-то толстым иностранным журналом, а ко мне с такими журналами просто так не ходят, их на руки не полагается давать.

– Да, Мария Федоровна, – я увидел, как она наклонила голову, прислушиваясь, и стал наращивать децибелы. – Меня очень интересует эта фотография. Хотелось бы перевести подтекстовку.

– Давай сюда. – Она перевела, потом добавила. – На каком же это языке? Память совсем никуда не годится. Она открыла титульный лист. – Ах, да. «Domus». На итальянском. Странно, а я этого журнала и не помню. А как он к тебе попал? Небось, опять по блату мои девочки тебе выдали? Ох, они у меня получат! Я же запретила эти журналы на руки выдавать.

Следует сказать, что незначительные валютные поступления на периодическую литературу Мария Федоровна тратила очень рационально, изворачиваясь, как только могла. У нее были хорошие связи с посредническими фирмами за рубежом, и те журналы, которые нельзя было подписать, ей подбирали к концу года полными комплектами. Таким образом, периодика по архитектуре у нее была богаче, чем в любой библиотеке Киева.

– Мария Федоровна, – я перешел на преданное нытье, – мне бы только на три дня картинки перерисовать.

– Ну, бог с тобой. Только, смотри, пользуйся аккуратно, и пусть запишут в книгу, а ты распишись, а то знаю я вас, архитекторов. Кстати, насчет книги, которую ты мне недавно принес. Ну и задачку же ты мне задал! И где ты только ее стянул? Она же издана в Нью-Йорке совсем недавно.

На столе у нее лежала большая книга «The Dymaxion World of Buckminster Fuller», которую я выпросил на американской выставке книги в последний день ее существования, убедив американца, что это моя тема. Я ее занес месяц назад к Марии Федоровне и попросил перевести лишь название и предисловие.

– Я считала, что знаю английский, – продолжала она, – и вот тебе на: первое же слово для меня загадка. Целый день копалась в словарях и ничего не нашла. Пришлось читать эту заумную инженерную книгу. И тут я выяснила, что твой распрекрасный Фуллер выдумывал не только купола, автомобили и самолеты, но и слова. Оказывается, слово dymaxion он сам придумал – это гибрид динамики и максимума. Пора уже самому научиться читать по-английски, тогда не будешь мне подсовывать дурную работу.

Она была добрейшим человеком, но иногда демонстрировала строгость. Мария Федоровна выдержала все невзгоды, связанные с реорганизациями академии. Но когда академия рухнула и библиотеку передали Госстрою, она не выдержала.

Я встретил ее на Большой Житомирской перед зданием бывшей академии. Она шла, понурившись.

– Саша, – сказала она грустным и тихим голосом. – Я ухожу из библиотеки.

– Мария Федоровна, а как же мы без вас? На кого вы нас покидаете?

– Не могу больше. Раньше ко мне с уважением относились все. И президент, и вице-президенты. Если им нужна была какая-либо литература, они заходили ко мне, если мне нужно было решать вопросы библиотеки, я заходила к ним. У них всегда для этого было время. Теперь к госстроевскому начальству не пробьешься. Они на недосягаемой высоте – либо чересчур заняты, либо просто самодуры. Не могу понять, для чего им передали нашу библиотеку. Зачем им эти инкварто и инфолио с гравюрами великих художников, зачем им монографии с работами мастеров кватроченто и чинквиченто, зачем им полные собрания альманахов общества архитекторов и художников Петербурга? С утра до вечера директивные звонки. «Приготовьте мне все материалы, шоб все было полно и понятно по просадочным грунтам, и шоб завтра к двум часам мне на стол». «На вторник приготовьте все по планировке и застройке Днепропетровска за последние 10 лет и перешлите на Садовую в комнату номер 427». Ни спасибо, ни пожалуйста, ни здравствуйте, ни до свидания. Я понимаю, что они деловые люди, или хотят быть деловыми людьми, но я не хочу быть девочкой на побегушках. У нас собрана великолепная библиотека, но, к сожалению, такой библиотеке нужны не только хорошие работники, но и хороший хозяин. Ты же помнишь – сколько раз трещала и рушилась академия, но все возвращалось на круги своя, а теперь все изменилось.

– Мария Федоровна, вы только не волнуйтесь. Я думаю, что скоро все вернется.

– Нет. Это уже не для меня. Я уже нашла удачный обмен – меняю свою комнату на Ленинград. Я хочу вернуться на родину, хотя там уже почти никого нет из моих друзей. Кадры я подобрала отличные, и вам с ними будет неплохо.

Это была правда. В библиотеке остались люди, которые преданно относились к своему делу. Но отсутствие Марии Федоровны постоянно ощущалось. Кроме того, нам не хватало ее эрудиции и знания языков.

Вскоре после этого на библиотечном горизонте появился полиглот Виктор Арбатов, и я смог воспользоваться его помощью. В свое время мы были одноклассниками. Знаменит он был тем, что его выгоняли из школы регулярно за полную неспособность к учению и изрядное количество годовых двоек. Встретил я его в Софийском подворье возле Митрополичьего дома. Узнал его сразу, хотя не видел добрых 15 лет. Не узнать его было трудно. Все та же блуждающая улыбка, тот же блеск в глазах, растрепанная шевелюра, шаркающая походка и громогласные приветствия. Он был изрядно под хмельком (потом оказалось, что это было его обычное состояние). Он страшно обрадовался встрече, вспомнил школу и перечислил всех учеников и учителей. Я подивился такой блестящей памяти при таких, как я помнил, умеренных способностях.

– А это профессиональное. Я же переводчик. Французский, итальянский, испанский, арабский, турецкий, японский. Французский и японский без акцента.