Александр Штейнберг - Портрет незнакомого мужчины

Сколько я ни перебирал после приезда в Америку бесчисленные органайзеры в специальных магазинах Steple и Office Max, начиная от тоненьких бюваров до целых чемоданов с многочисленными отделениями, какие бы блестящие умы ни изобретали изощренные формы файлов для складирования документов, они не могли найти решение, которое бы заменило это идеальное канцелярское изделие. Огромные армии чиновников и прочих бюрократов ежедневно аккуратно складывают в эти папочки разные бумажки, не подозревая великого значения этих файлов. Мне могут возразить: а как же скоросшиватели, которые есть у всех чиновников. Извините! Скоросшиватель, конечно, изящная штука, но… Не во всяких документах можно пробивать дырки, нельзя калечить дыроколами фотографии и схемы, кроме больших документов есть и малые – всякие там квитанции, билеты, чеки. Папочки с тесемками универсальны. Ими пользуются и чиновники, и инженеры, и экономисты, и ученые, и безусловно архитекторы. В такие папочки с тесемками, предусмотрительно привезенные мной из Киева, я собирал редакционные документы: вырезки из газет, заявки на объявления и на рекламу.

Наша редакция размещалась, как я уже говорил, в бейсменте (цокольном этаже) Мишиного дома. У Мишы с Софой был твин – так называют в Америке спаренный дом. При этом твин удачный. Гараж в нем выходил прямо на улицу. Так что с тыльной стороны не было драйвея (места для парковки и вьезда в гараж). Это позволило сделать в бейсменте (цокольном этаже) нормальное окно и самостоятельный вход. Там и размещалась наша редакция. Я приходил туда к десяти часам утра. Майкла, как правило, уже не было дома – он где-то скитался якобы по делам, вызывая у Софы большие сомнения. Софа создавала одновременно газету и обед. Запахи упорно спускались к нам из кухни. Так что сразу по приходе я мог уже определить, какое меню сегодня будет представлено на трапезе у хозяев. Мила встречала входящую Софу ехидным вопросом:

– Вы что, Софочка, перешли на диету?

– С чего это ты взяла?

– Я же чувствую, что вы варите бульон.

– Не бульон, а настоящий еврейско-американский чикен-нудл суп, амиго.

Софа или София, как она любила чтобы ее называли, была дама убедительной комплекции и энергичного темперамента. При этом двигалась она весьма активно. У нее были небольшие усики. Она любила яркие одежды, солидный макияж и неформальную лексику. В свое время она окончила институт иностранных языков по специальности переводчика с испанского. Но поскольку общение с испанцами совсем отсутствовало, а в посольский корпус у нее не было доступа по известным причинам, она поменяла профессию и устроилась секретарем-машинисткой на кафедре то ли философии то ли истории (я точно не понял) учительского института. Были тогда такие институты на Украине. И если абревиатура такого института в Луганске была ЛУИ, то в некоторых городах она имела весьма сомнительный вид. Но не будем углубляться в эти дебри. Софа не имела ни малейшего понятия в вопросах философии, но тем не менее вполне устраивала заведующего кафедрой, который по ее словам хоть и человек импозантный, но был дуб-дубарем. Она ему подходила по двум причинам: во-первых, она печатала протоколы заседания кафедры и прочих собраний без черновиков и вообще каких-бы то ни было подготовительных документов, так как чувствовала, что нужно шефу, во-вторых, она с увлечением занялась расхлебыванием всех внутрикафедральных интриг.

В Америке Софа поначалу пристроилась в магазинчике готовой одежды. Русского хозяина привлекло ее знание испанского. Он рассчитывал на испаноязычную клиентуру, которая имелась в этом районе. Однако вскоре обнаружилось, что ее испанский словарный запас беднее даже чем у людоедки Эллочки – в памяти осталось не более десятка слов, среди них слово амиго, которое она постоянно употребляла по делу и без дела. Ее торговая карьера оказалась весьма недолгой. После этого она уговорила Мишу заняться извозом пожилых евреев-эмигрантов в Атлантик-Сити. Они – эти клиенты, хоть и стремились в город греха, но, как правило, не играли, зато получали за приезд в этот игорный центр по двенадцать долларов, и ездили туда как на работу. Но здесь конкуренция была весьма серьезной. И Софа с супругом ее не выдержали. Дело в том, что для такого бизнеса нужно иметь постоянную клиентуру, а стало быть, ездить каждый день. А Майкл этого не хотел. Его активность спортивного репортера этого не выдерживала. Шляться по бордвоку в течение восьми часов независимо от погоды он не мог больше двух дней в неделю. Клиенты скоро разбрелись, и бизнес закрылся. И тогда Софа решила издавать русскоязычную газету.

– Пэрдонэ, – а чем мы хуже других, амиго, – взывала она к Мише. – Сейчас все равно никто не платит за статьи, а Интернет все равно один на всех. – Мучас грасьяс Америке, что у нас есть компьютер.

Моя супруга называла Софу Орантой. Поводом для этого послужила ее любовь к имени София и ее девичья фамилия – Киевская. Икона именно такого типа украшала центральный неф знаменитой Софии Киевской. Софа, услышав это прозвище выразила некоторые сомнения. «Уж слишком это отдает церковщиной, прямо пахнет ладаном, амиго. А впрочем, как хотите – звучит красиво».

Проблемы у нас появились после выхода восьмого номера газеты, то-есть буквально через два месяца после начала ее существования. В этот день я, как всегда, пришел на работу к десяти часам. Миши и Софы не было. В комнате сидела только Мила. У моего стола меня ждал посетитель. Это был пожилой еврей, облаченный в советский штучный пиджак и бейсболку с эмблемой клуба «Eaglеs».

– Вы ко мне? У вас что – объявление?

– Нет. Я принес стихи для публикации в вашей газете.

Следует отметить, что весьма значительная часть русских эмигрантов, до отьезда с территории СССР не подозревавшая о своих поэтических талантах, по приезде в Америку лихо переключилась на поэзию. Они осаждали местные русские газеты своими виршами весьма сомнительного качества, заполоняя рубрику «Творчество наших читателей».

– Вы что – поэт?

– Вообще-то я на Украине был инженером по холодильным установкам, и у меня просто не было времени заняться стихами. Но здесь я почувствовал в себе способности к поэзии.

– Да! Как много русская литература потеряла Блоков и Бальмонтов в связи с огромной занятостью советских инженеров и младших научных сотрудников. И много у вас стихотворений?

– Вообще много. С этими восемьдесят четыре. И только несколько из них не очень удачные. Я уже собрал достаточно, чтобы издать книгу. Но вам я принес только три. Мне очень хочется увидеть их напечатанными.

Он выложил на стол листки бумаги с аккуратно переписанными от руки строчками.

Читать дальше