Александр Штейнберг - Портрет незнакомого мужчины

– Садись, Алекс, послушай, – заявил он как хозяин. – Тебе это тоже не завредит. Хоть ты, говорят, и профессор. Но в советских каледжах за эти вещи никто не беседует.

Я рассказываю Борису за мою коллекцию, чтобы, дай Б-г, мне никогда не приходилось ее применять в нашем бизнесе, а только развлекаться в тире. Аминь! Мне сдается, что наша профессия стоит по риску на третьем месте после полицейских и журналистов, а может даже на втором. Вы же знаете, что Моню с Джермантауна две недели назад шлепнули прямо на паркинге. При этом на него кто-то явно навел, так как при нем был саквояж с сэмплами с его шапа. Так вот, эта моя коллекция на прошлой неделе пополнилась сногсшибательным парчезом. Мне удалось приобрести по ризонэбл прайсу браунинг девятимиллиметрового калибра модификации 71-го года. Это потрясающая машина. Для вас, не тянущих в истории, могу сообщить, что с шата из этой игрушки началась первая мировая война. Именно из нее прикончили знаменитого старикашку Эрцгерцога Фердинанда. Конечно, не из этой модели, а из предыдущей, но это не принципиально. Вот вам, пожалуйста, мизерная Бельгия, маленький Бенилюкс. О них только и вспоминают, когда толкуют за драги да за проституток. А такую штуку соорудили!

Но, конечно, я больше всего уважаю германские огнестрелы. Я имею и вальтер и парабелум. Кстати, темнота, вы знаете, откуда явилось название парабелум? Есть такая латинская поговорка, дай Б-г память, чтобы не переврать. Си вис пасем, пара белум. Хочешь мира – готовься к войне. Да и откуда вам знать латынь, вы и по-английски тянете с большой напругой.

– А где же твой патриотизм? Почему ты пренебрегаешь американским оружием?

– Ну что ты! Я с большим уважением. Моя коллекция началась с элементарного кольта.

– А как ты относишься к советскому оружию?

– Ну что тебе сказать? Макаров мне не очень смотрится по дизайну. А ТТ был у меня в Одессе. У нас на Молдаванке у многих чуваков были заныканы стволы. Правда, на моем был сточен боек, да и затвор заедало, но если его вынимаешь, любой дрейфит. К сожалению, перед отьездом пришлось его толкнуть почти задаром. Ой, я тут с вами точу лясы, а у меня миллион дел.

Юра покинул нас. Полчаса мы сидели спокойно, обрабатывая свои восковые миниатюры, как вдруг услышали громогласные возгласы, которые начались еще до того как посетитель влетел в нашу дверь.

– Шалом, шалом, шалом! Хай! Хау ар ю! Ма шломха! Ма нишма! Эрев тов! Здрастите! Хау ю дуинг? Привьет! Хелло, гайс!

Это был Шамес. Он приехал в Америку из Израиля, поэтому его английская речь изобиловала словами из иврита, а иногда и русскими, которым его обучили заказчики. Шамес был очень разговорчив. Он беседовал с какой-то панической поспешностью, иногда перебивая сам себя. Он был чрезвычайно религиозен, ходил в кипе и любил читать проповеди. Шамес был хозяином ювелирной мастерской, в которой, несмотря на его приверженность иудаизму, работали исключительно китайцы, с которыми он объяснялся, в основном, на пальцах. У него были свои ювелиры, сетеры, полировщики. Но когда появлялась необходимость сделать восковую модель и откестать ее, он обращался к Борису.

– С чем пожаловали, – поинтересовался Борис, прерывая эту бесконечную тираду приветствий.

Шамес уселся на стул, воздел очи горе и произнес тоном синагогального ребе:

– Говорил Бог, обращаясь к Мозесу: «И сделай венец из чистого золота, и сделай на нем надпись, как на печати «Святыня Богу». Тора, глава Шмот-Тецаве. Впрочем, вы этого не поймете. Вы не настоящие евреи, как и все американцы, а тем более русские. Короче ани царих, мне нужно сделать пенден (кулон), – и он положил на стол Борису конвертик с наклеенным на нем рисунком, взятым из какого-то флаерса крупной фирмы.

– А что имел в виду господь, – поинтересовался Борис, – когда говорил из чистого золота, наверное 24-ю пробу? И что, надпись действительно «Святыня Богу»?

– Бог не занимался такими мелочами как проба, а все детали вы найдете в конверте. Посмотри внимательно. Аколь беседер? Все в порядке? – Он опять уселся на стул, и стало ясно, что он скоро не уйдет.

– Давай договоримся, что ты сделаешь мне это на среду. Леат-леат! Не торопись! Но раш, как говорят американские евреи, когда им нужно отдавать долги или расплачиваться!

– На среду мы тоже не успеем. Ты же видишь, какая это сложная форма. Здесь над одним воском придется сидеть целый день.

– Хорошо. Тогда давай договоримся так. Ты едешь домой на машине в Норд-Ист. Чтобы заехать ко мне, ты должен сделать небольшой крючок. Так вот, ты будешь завозить меня домой после работы каждый день, пока не сделаешь этот пенден.

– Договорились. Только вам это невыгодно. Я же еду в семь, а вы заканчиваете в шесть.

– Ничего страшного. Так я посижу еще часик. Йофи! Прекрасно! А теперь я хочу вернуться к тому, что я говорил, что американские евреи не евреи. Их нельзя понять, то ли они гои, то ли евреи. Вот вам, пожалуйста, пример. Я встретил моего соседа (этому соседу было посвящено много проповедей) две недели назад. Он считает, что он добропорядочный еврей. У него хорошая семья – четверо детей (создавалось впечатление, что Шамес с соседом устроили небольшое соцсоревнование – у Шамеса было пять детей). Так вот, встречаю я его. И что бы вы думали он выгружает из машины? Никогда не догадаетесь. Кристмас три. Да, да, кристмас три (елку). «Кому ты, – спрашиваю я, – это несешь?». Он говорит «Домой. Дети это очень любят». Я говорю: «Ты что, с ума сошел? Кристмас три на хануку в дом? Какой же ты еврей после этого? Немедленно выкинь ее». А он отвечает: «Ни за что». «Тогда, – говорю я, – я побеседую с рабаем, чтобы тебя не пускали в синагогу». «А я и не собираюсь ходить в вашу синагогу. Я в ней не могу даже помолиться со своей женой. У вас женщины должны молиться отдельно. Отдельно гварим, отдельно нашим. Я сейчас езжу в синагогу в Элкинс-Парк». Вот такие религиозные евреи у вас в Америке.

– Ну и чем же все это кончилось?

– Кончилось весьма печально. Я, конечно, поговорил с рабаем. Рэбе есть рэбе. Рабаи не любят конфликтов. Знаете, что он мне ответил? Вы даже не представляете, что он мне ответил. Он сказал: «У разных людей есть разные традиции. Мы в это дело не вмешиваемся».

– В синагоге, где была моя последняя выставка, – вмешался я, – на такие дела вообще не обращают внимания. Это реформистская синагога – Кенесет-Израель, одна из самых больших в Филадельфии. На субботнюю службу люди приходят всем семейством без кип и таллесов. Даже рабаи не соблюдают этих условностей. Кроме кантора поет хор с профессиональным регентом, играет орган – в общем целый концерт.

– Вот вам пожалуйста. Йофи! Чудесно! Так как это называется? – и с криком «Ле-итраот, шалом! Ол зе бест», – он покинул нашу мастерскую.