Александр Штейнберг - Портрет незнакомого мужчины

Он действительно оттолкнулся от стола с трудом, потерял равновесие и рухнул. Слова «Сказал «Пшли домой» он уже произносил лежа. За него кончил один из членов комиссии:

– «А ты найдешь ли дом, – спросил радушный еж, – поди как ты хорош», – и помог ему подняться.

Когда Юру выводили, он сопротивлялся и кричал:

– Я еще танец могу! Только с партнершей. Па-де-де! Без партнерши никак нельзя. И где вы видели па-де-де без де.

Выводивший вызвал:

– Следующий – Лубянский!

– Он не явился, он заболел, – хрипло прокричал Виктор и побежал вслед за Юрой.

На этом наши пробы проникнуть в актерскую среду закончились.

Отец был рад, что я не посрамил нашего семейства и поступил на архитектурный. Он переживал, что никак не может повлиять на результаты моих вступительных экзаменов даже в ситуации полной несправедливости, как это произошло на математике, так как любое его вмешательство после обвинений в космополитизме повлекло бы к большим неприятностям и для него и для меня. Он настолько обрадовался моему успеху, что обучил меня песенке его студенческих лет, которую они распевали во время учебы в художественном институте – бывшей бурсе в 20-е годы. Только он предварительно взял с меня слово, что я не буду следовать примеру героев этой песенки. Песенка была очень простой и пелась на мотив «Мурки»:

Приближалось первое сентября. Нужно было готовиться к суровым будням. И они – суровые будни, скоро наступили. Первого сентября нас собрали в большой аудитории на третьем этаже. К нам пришел декан Черныш и выступил с довольно странной речью. Он сказал о большом значении архитектуры в развитии нашего общества, сказал о великих задачах, стоящих перед советскими архитекторами в деле создания городов и поселков, жилых домов и общественных зданий для советских людей. В общем говорил он до неприличия банально. И вдруг последовал крутой переход. Он порекомендовал нам побыстрее и поближе познакомиться друг с другом и сообщил, что райком партии пошел нам навстречу и с этой целью а также с целью активизации трудового воспитания переносит начало наших занятий на 11 сентября, а на эти десять дней отправляет нас в колхоз на уборку урожая. Сейчас к нам придет руководитель нашей группы и объяснит нам, когда и откуда мы отправляемся, и что нам нужно с собой иметь. Так что наше архитектурное образование началось в колхозе.

Занятия на первом курсе пролетели быстро. Потение над курсовыми работами по введению в архитектуру, проектные недели перед сдачей курсовых, когда мы не спали и не брились, листы с отмывками дорического, ионического и коринфского ордеров, фасады памятников архитектуры и их перспективы – все это занимало наше основное время после лекций и надолго оставалось в памяти. Я до сих пор могу рисовать грузинские орнаменты, которые мне пришлось изучить при выполнении фасада церкви Никорцминда в Грузии, и помню наизусть латинскую надпись на арке Тита в Риме, перспективу которой я должен был построить.

Мы недосыпали, так как вечером тянуло гулять, а утром приходилось вставать ни свет, ни заря. Удавалось часто подремать на первых парах, на истории искусств и истории архитектуры. Занятия проходили в темноте, так как на экране наш бессменный лаборант кафедры архитектурного проектирования Михаил Наумович показывал с помощью эпидиаскопа картинки из книг. Лекции эти сначала читал Зуммер, потом великолепный и фанатичный искусствовед Василий Иванович Сьедин. В какие-то минуты он пробегал между рядами наших парт (кресла с откидными досками) и командовал «свет!». Зажигался свет, он ошалело смотрел на сонного студента и кричал «виноват!». Студент тоже ошалело смотрел на него, так как не мог понять в чем виноват Василий Иванович. Но тот уже продолжал: «А сейчас я вам покажу еще более интересную картинку – это работа блестящего испанского живописца, а какого – вы должны уже угадать сами. Интересно!». И вот тут уже пробуждались все.

Вступительные экзамены на архитектурный факультет сдавало сто тридцать абитуриентов, приняли двадцать пять. Тем не менее во втором семестре наша группа насчитывала уже двадцать восемь человек. Какие-то из поступивших набрали одинаковое число баллов, кого-то перевели из других институтов. Нам этого не говорили, да и мы в это дело не вникали. Все поступившие были довольны тем, что они прошли. Однако на очередном собрании наш декан Черныш сообщил, что в нашей группе есть перебор, и поэтому неуспевающих будут отчислять. При этом он сказал, что нерадивость студентов будет определяться не курсовыми работами по «введению в архитектуру», а кафедрой рисунка и живописи. Это был хороший стимул. Все лихорадочно ринулись заниматься рисунком.

Кафедрой рисунка тогда заведовал Петров, получивший бразды правления у моего дяди Михаила Ароновича, отправленного на пенсию еще до моего прихода в КИСИ во время кампании борьбы с космополитами, хоть он к ним не принадлежал (от евреев, занимавших высокие посты избавлялись так, на всякий случай). Непосредственно вели занятия по рисунку Горбенко, Шерстюк и Ульянов. В этот день должны были поставить новое задание, то-есть новую голову. На первом курсе нам ставили классические гипсовые головы (Антиной, Сократ, Венера, Аполлон…). Я, наученный горьким опытом, пришел в институт очень рано, минут за двадцать до начала занятий. Дело в том, что когда ставили предыдущую постановку (голову Антиноя), я прибежал в последнюю минуту и должен был поставить свой мольберт в четвертом ряду, далеко от натуры. Это затрудняло рисование, особенно если учесть, что в нашей группе было несколько очень крупных дам, стремящихся захватить места в первом ряду. Тем не менее оказалось, что я и тут опоздал. Лучшие места в первом ряду уже захватили эти крупные дамы и не только они. Лучшие места – это «профиль» и «три четверти» натуры. Остался «голый фас». «Голый фас» всегда смотрелся менее интересно и менее выразительно, а рисовать его было намного труднее. Выбор у меня был такой: или «фас» в первом ряду, или «три четверти» во втором. Я выбрал второй ряд. Сейчас кудрявая голова Давида смотрела на меня немного сбоку и, как мне показалось, с некоторым осуждением. Рисование в первых рядах обладало еще одним преимуществом (как нам казалось) – к нам реже подходили преподаватели и черкали рисунок, так как не очень удобно было пробираться между мольбертами.

Появление Юрия Михайловича Петрова никого не волновало, так как он никогда не садился за мольберт, а больше внимания уделял теоретическим вопросам.