Монахиня Евфимия - «Возвращение чудотворной» и другие рассказы

Реставратор Петр Игоревич Кашин внимательно осмотрел потрескавшуюся доску, на которой под слоем грязи и копоти едва угадывалось изображение Богоматери с Младенцем, относившееся к иконографическому типу Умиления Пресвятой Богородицы. Икона несомненно, была древней. На это указывало, в частности, то, что ее обратная сторона была покрыта левкасом. Петр Игоревич положил икону на рабочий стол и медленно, почти благоговейно, приступил к работе. Вот он уже положил на нее первые тампоны… постепенно под его руками изображение становилось все отчетливее, все более яркими становились краски…

Успенский собор во Владимире. 1860 г. Худ. Василий Поленов

Однако, чем дальше продвигалась работа, тем больше реставратором овладевало смутное чувство тревоги: икона все меньше напоминала древний византийский образ. Да, она весьма напоминала Владимирскую икону Божией Матери. И все-таки это явно была работа некоего западного художника. Вот уже стал виден розовый румянец на щеках Богородицы и припавшего к Ней Богомладенца… Вот стали хорошо различимы темно-зеленое платье со шнуровкой на широких рукавах, в которое была одета Божия Матерь, и полосатый платок, повязанный на Ее голове на манер тюрбана… Теперь не оставалось сомнений: это было изображение Мадонны с Младенцем, написанное, по всем признакам, в Италии, не раньше середины XVIII века, неким весьма посредственным художником…

Петр Игоревич устало поднялся из-за стола, на котором лежала икона, и набрал номер телефона Жохова:

– Добрый вечер, Борис Семенович. Я закончил. Нет, со мной все в порядке. Вы сами все поймете, когда увидите. До встречи.

…Да, история чудотворной Владимирской иконы и впрямь терялась во тьме веков. Впрочем, можно сказать иначе: подлинной ее истории не знал никто. А была она такова:

Году этак в 1767, при императрице-матушке Екатерине Великой, Н-ский князь Борис Андреевич Наволоцкий, будучи в Неаполе, приобрел у одного тамошнего торговца, промышлявшего всевозможными эллинскими и римскими редкостями и древностями местного изготовления, образ Пресвятой Богородицы с Богомладенцем. Ушлый антиквар клятвенно уверял «синьоро руссо», что икона сия первоначально находилась в Византии, во дворце самого тамошнего императора. Когда же вывезена была в Италию доблестными крестоносными рыцарями, то принадлежала многим знатным и именитым господам, включая знаменитого синьора Родриго Борджиа, бывшего во оны годы римским папой Александром Шестым, пока, наконец, не попала к нему в лавку… При этом торговец так бурно жестикулировал, закатывал глаза и восклицал «грандиозо» и «белиссимо», не забывая при этом набавлять цену, что князь втридорога купил редкостную икону, не догадываясь, что написал ее вовсе не древний византийский изограф, а художник Паоло с соседней улицы. Правда, судя по тому, что она и впрямь напоминала образ Умиления Пресвятой Богородицы, оный Паоло имел некоторое представление о том, как выглядят православные иконы. Однако под кистью пылкого южанина на щеках Богоматери и Богомладенца заиграл розовый румянец, а голову Пречистой украсили не строгие византийские чепец и мафорий, а повязанный на манер тюрбана полосатый платок, какие в ту пору носили прекрасные неаполитанки… Князь ушел с покупкой, довольный, что так недорого смог приобрести столь древнюю икону. В свою очередь, удачливый торговец древностями поспешил в остерию, дабы пропустить стаканчик, а заодно и порассказать, как ловко ему удалось объегорить глупого богача-иностранца.

Наскучив жить в чужих краях, вернулся князь Наволоцкий в родное имение. А привезенную из Италии икону повесил у себя в спальне. Не для того, чтобы молиться перед ней, а просто так, как заморскую редкость.

Потому что, по примеру Вольтера и Дидерота, считал себя достаточно просвещенным человеком, чтобы не веровать в Бога. Однако Господь, не хотящий погибели грешника, чудесным образом призвал князя-вольтерьянца к покаянию.

Как-то ночью, когда князь мирно почивал в своей спальне, забрался к нему в окно с топором кузнец Демид, бывший жених недавно взятой барином в свой дом крестьянской девки Акульки. Да ненароком задел он плечом висевшую на стене икону, так что та упала на пол. На шум сбежались слуги с дубьем и так отходили Демида, что уже на другой день пели бедняге-кузнецу «вечную память»…

С тех пор князя словно подменили. То ли совесть в нем Господь пробудил, то ли пережитый смертный страх не давал покоя… только вместо безбожных да фривольных французских книжонок принялся он читать книги душеполезные, а заместо заморских картин с нимфами и купидонами увешал комнаты святыми образами да лампадами. А для иконы, что ему жизнь спасла, построил в своем имении каменный храм. И завещал после его смерти основать при нем святую обитель.

Много лет с тех пор прошло. И прославилась икона в народе многочисленными чудесами. Тем более, что была она похожа на столь любимый и почитаемый на Руси образ Владимирской Божией Матери, о Котором Сама Владычица некогда благоволила изречь: «благодать Родившегося от Меня и Моя с сею иконою да будет». Со временем серебряный оклад скрыл от людских глаз итальянскую живопись, а лики Пресвятой Богородицы и Богомладенца покрылись копотью от свечей и лампад. Да и монастырские иконописцы, несколько раз поновлявшие чудотворный образ, тоже приложили руку к тому, что никто уже не смог бы догадаться, как выглядела икона в ту пору, когда князь Наволоцкий привез ее из Италии.

Тем временем настала богоборная година. И во Владимирско-Богородицкую обитель, аки стая лютых волков, нагрянули большевики во главе с самим комиссаром Евграфом Зверевым, которого в народе за глаза зверем величали. Сорвали они с чудотворной иконы и драгоценную ризу, и цепочки, и привески, и архиерейскую панагию, которыми она была украшена. А саму ее порешили сжечь. Тут-то и явился к товарищу Звереву иерей-обновленец Григорий Талалаев, который в свое время вместе с ним учился в Н-ской семинарии, и упросил комиссара по старой дружбе передать чудотворный образ в Свято-Лазаревскую церковь, где он был настоятелем. Не ради того, чтобы сберечь святыню, а для того, чтобы ему, «прогрессивному священнику», было на что житькормиться. Ибо с тех пор, как подался отец Григорий в обновленцы, да принялся возглашать с амвона многолетия «красным орлам, выклевавшим глаза самодержавию», люди в его храм ходить перестали. А поп, как известно, от алтаря кормится…

Получил «епископ Григорий» чудотворную икону. Да только и после этого прихожан в Свято-Лазаревской церкви не прибавилось. Уж слишком ненавистен был народу хитрый и честолюбивый священник, по чьим доносам погибли и епископ Агафодор, и многие Н-ские пастыри и миряне, не покорившиеся богоборной власти. И, как ни трубил он по городу, что чудотворная Владимирская икона в его храме находится, так ему никто и не поверил. И стоял СвятоЛазаревский храм пустым, а его настоятель, «епископ Григорий», с хлеба на квас перебивался. Не помогла Григорию Талалаеву вся его хитрость… как позже, в 1937 г., не спасла она его от расстрела. Ведь не зря сказано: «будь хитер-горазд, летай хоть птицей – все ж суда ты Божия не минешь» [6]…