Монахиня Евфимия - «Возвращение чудотворной» и другие рассказы

И тут Анну вдруг осенило – а что, если этот сон является знаком свыше? Ведь бывали же случаи, когда Господь в сонных видениях открывал Свою волю праведным людям… Но что же он означает? Уж не то ли, что она должна обратить к вере свою умирающую мать? Да, несомненно, это так. Иначе не объяснить, почему Милке удалось разыскать Анну, а игумения Феофания благословила ее поехать к матери, и вдобавок, снабдила деньгами. Все это не может быть лишь случайным стечением обстоятельств. И вот теперь она приедет домой и убедит мать креститься. Какая же небесная награда ждет ее за это! Ведь в Священном Писании сказано, что «…обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов» (Иак. 5, 20). Мало того – когда игумения Феофания узнает о том, что Анне удалось обратить в Православие свою мать, всю жизнь косневшую во грехах, она наконец-то поймет, что была к ней несправедлива. И непременно пострижет ее в мантию. А вдобавок переведет из трапезниц в благочинные.

Дальнейшие события подтвердили, что Анна не ошиблась. Ибо, едва она разгадала, что означает ее сон, как враг людского рода принялся строить ей козни. Сперва Анне пришлось разыскивать дом, где жили мать и сестра. Потому что за время ее пребывания в монастыре старые панельные «хрущевки» в этом районе успели заменить на высотные новостройки. Правда, вскоре выяснилось, что нужный ей дом все-таки уцелел… Потом Анна долго стояла на лестничной площадке, пропахшей сыростью и мочой, то барабаня в знакомую обшарпанную дверь, то изо всех сил нажимая на кнопку звонка. Однако из квартиры доносились лишь громкая музыка и неистовый хохот, словно тамошние обитатели потешались над попытками Анны проникнуть внутрь. И тогда она поняла, что опоздала. Наверняка, пока письмо шло до монастыря, ее мать уже умерла. А встречаться с вечно пьяной Милкой ей совершенно не хотелось. Анна уже начала было спускаться вниз, как вдруг дверь распахнулась. На пороге, держась за притолоку, стояла лохматая старуха в спадавшей с ее костлявых плеч грязной ситцевой сорочке. Некоторое время она вглядывалась в Анну…и вдруг углы ее рта задрожали, и она протянула к ней дрожащие руки. Кажется, она что-то говорила, но ее голос тонул в раздававшемся за ее спиной оглушительном хохоте…

Лишь тогда Анна поняла, что перед ней – мать.

Как же она радовалась приезду Анны! Даже согласилась выключить телевизор, чтобы несущиеся из него громкая музыка и хохот не мешали их беседе. Да и зачем он ей, когда сейчас с нею Анна, ее любимая девочка, ее младшенькая… Как же она скучала по ней! И вот Анечка приехала, и теперь все у них снова будет хорошо. А телевизор пусть отдохнет. Ведь она его и включает только потому, чтобы не было так страшно одной в пустой квартире. Особенно ночью – после больницы она отчего-то стала очень бояться темноты и одиночества, так что, бывает, даже спит с включенными светом и телевизором… Милка-то опять где-то шляется… А самой ей ни убрать, ни приготовить… да и готовить нечего – пенсия только через неделю будет, а то, что оставалось, Милка забрала. Сказала – на продукты, да, как ушла вчера вечером за ними в магазин, так и пропала. Видно, снова запила…

– Мама, – с трудом выговорила Анна непривычное для нее слово. – А ты вспомни – чья она дочь? Кто ее такой воспитал? Неужели ты не понимаешь, что сама во всем виновата?

Мать с недоумением посмотрела на нее:

– Так что же мне теперь делать, Анечка?

Анна уже собиралась ответить: «покаяться и уверовать в Господа», как вдруг входная дверь громко хлопнула и послышался хриплый женский голос:

– Эй! Что случилось? Есть тут кто живой?

Вслед за тем в кухню с дурацкой ухмылкой на опухшем лице ввалилась Милка. И, заговорщически подмигнув Анне, водрузила на стол рваный пластиковый пакет, из которого извлекла бутылку с плескавшимися на дне остатками водки, а также кусок весьма подозрительного на вид чебурека.

– Эт-то т-тебе, мам… С приездом, монашка! Слушай, у тебя сотни взаймы не найдется? Чес-слово, вечером отдам…

Спустя десять минут Анна уже шла по улице к ближайшему магазину. Разумеется, не за бутылкой, хотя Милка прямо-таки сгорала от желания выпить за приезд любимой сестренки. А просто за продуктами. Потому что иначе им пришлось бы сидеть голодными. Ведь по милости Милки в доме было, как говорится, хоть шаром покати… Вдобавок, она хорошо помнила, что «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». Мать Феофания настаивала на том, чтобы она помнила пятую заповедь. Что ж, если это нужно для того, чтобы мать крестилась, Анна будет вести себя, как примерная и любящая дочь. Лишь бы только эта спившаяся дура из вредности чего-нибудь не выкинула…

И опять опасения Анны подтвердились. Когда она втаскивала в квартиру сумку, битком набитую продуктами, Милка встала на пороге, преграждая ей путь. И, косясь в сторону кухни, где сидела мать, зашептала Анне на ухо, обдавая ее густым запахом перегара:

– Только не смей ей говорить, что она скоро умрет! Слышишь, не смей!

Попытка Анны устроить некое подобие идиллического семейного ужина с треском провалилась. Милка, исподлобья поглядывая на сестру, вполголоса негодовала на то, что «монашка» заставляет их соблюдать какой-то свой Великий Пост, а потому не купила ни мяса, ни водки. В конце концов мать, устав от ее ворчания, заявила, что Милке стоило бы порадоваться приезду младшей сестры, а не бранить ее. В ответ та разразилась потоком брани, причем досталось не только матери, но и Анне. За несколько минут Милка выложила все, что думала, о сестре-эгоистке, которая удрала в монастырь, вместо того, чтобы помогать им с матерью… а еще называет себя верующей… знаем мы таких верующих… И Анна поняла: эту истеричку нужно любой ценой выпроводить из дома. Причем как можно скорее – иначе она сама не выдержит, и, объятая праведным гневом, по примеру Святителя Николая Чудотворца, влепит ей пощечину… Решение созрело быстро – она вышла в коридор и принялась нарочито громко рыться в своей сумке. Милка сразу смолкла и шмыгнула из-за стола вслед за Анной. А спустя несколько минут она уже стремглав неслась вниз по лестнице, сжимая в кулаке пожертвованную неожиданно раздобрившейся младшей сестренкой сотенную купюру…

Теперь уже ничто не могло помешать Анне поговорить с матерью по душам. Для надежности она заперла дверь на щеколду и вернулась в кухню. Мать сидела у окна, глядя на Милку, крупной рысью несущуюся в сторону ближайшего магазина.

– Бедная, – вдруг промолвила она. – Что-то с ней будет, когда меня не станет… Одна надежда, что я еще долго проживу. Вот и Мила говорит, что я скоро поправлюсь. Ей врачи так сказали…

– Нашла, кому верить! – вскинулась Анна, недовольная тем, что матери вдруг вздумалось жалеть Милку. – Поправишься… на тот свет отправишься. Врет твоя Милка!