Алексей Мусатов - Счастье

Ночью Пашка будила мужа и спрашивала, что с ним.

Славка не отвечал. Пашку начали мучить подозрения.

В мыслях она видела другую женщину, которая уводит от нее Славку. Она стала следить. Но Славка целыми днями пропадал в правлении колхоза. Только однажды Пашка была поражена. Совсем поздно — уже погасли огни в селе — Славка подошел к дому Никодима и постучал. Его впустили как близкого, без обычного окрика: «Кто там?» Пашка припала к окну.

Между занавесками она увидела две головы: Славки и Никодима. Головы мирно склонились над столом. Между ними стоял самовар.

Утром Пашка спросила Славку, где он был.

— В правлении сидел чуть не всю ночь. Писал там да подсчитывал.

— А еще где был?.. У отца сидел, чаевничал! — с тревогой выкрикнула Пашка.

Славка нахмурился:

— Да ты что, следишь? Ну, забегал к отцу ненадолго… Все еще делимся со старым чертом: хомут да колеса до сих пор не могу у него вырвать.

И правда, вечером Славка привез от Никодима хомут и стан колес.

Но тревога не покидала Пашку.

Хозяйство между тем продолжало расти, и забот у Пашки прибавлялось с каждым днем.

Отелилась корова. Пятнистый, словно облепленный осенним листом, телок требовал кормить его болтушкой, поить с пальца. Табунок овец был прожорлив и сиротливо плутал по старому двору. Жеребец вытягивал через перила шею и бил копытом по ведру.

Пашка металась с утра до вечера. От Ромки — к печи, чугунам, от печи — к скоту, к курам. Вечером, прижимая Ромку к своей груди, Паша чувствовала, как ныло ее тело от вязанок дров, от ведер, от охапок сена.

Дом их стал похож на крякуновский: оброс замками, засовами, щеколдами. Спал Славка, как Никодим, чутко и настороженно. Ему мерещилось: раскрыты ворота, из хлева выводят жеребца, корова защемила голову в прясле. Славка расталкивал Пашку:

— Слышь? Стучит кто-то!

Они зажигали фонарь, выходили во двор, проверяли засовы.

Шла весна. Славка очертил границы огорода и уже подвозил тычинник для изгороди.

Сюда, на новый огород, перекочевали и колодки с пчелами из крякуновского сада.

Начали поднимать огород. Землю под гряды взбивали, точно перину. Гряд нарезали много. Это тоже удивило Пашку:

— И зачем нам, Слава, гряд столько? Разве троим переесть всего, что народится?

— А ты не загадывай, работай! Цыплят по осени считают, — уклончиво ответил Славка.

Слева усадьба Славки и Пашки граничила с землей колхоза. Там тоже разбивали огород. Сквозь изгородь Пашка видела своих подружек: Таню Полякову, Ольгу, Наташу. Они работали вместе, часто смеялись, схватывались бороться. Дунька была за старшую и мужицким басом кричала:

— Будет вам, телки! Разыгрались… Неси рассаду!

Девки несли зеленую рассаду, высаживали ее в гряды, точно готовили свадебный стол, и пели. Все это напоминало Пашке сенокос, радостную общую работу, те дни, когда и она была вместе с девчатами.

И еще одно удивляло Пашку: откуда у сестры такая сила и власть? почему лучшие девки, лучшие работницы встали под команду Дуньки и слушаются ее?

В перерыв бригада вваливалась к Пашке в огород.

— Здравствуй, молодуха!

— Богатеешь?

— Когда же мы на твоей свадьбе погуляем?

Пашка стояла растерянная, не понимая, смеются над ней подруги или жалеют ее… Девки дурачились, таскали на руках Ромку, тормошили Пашку.

— В круг, девоньки, в круг! — кричала Таня Полякова. — Повеличаем Пашку…

— Не надо, девки… перестаньте! — отбивалась Пашка.

Только Дунька не «величала» сестру. Она сидела на ведре, спиной к огороду, и жевала кусок хлеба.

Вечером она пришла к Пашке в дом и взяла Анисью за руку:

— Пойдем ко мне. Нечего тебе квасы водить с Крякуновыми.

— Погоди, Дунька! — остановила ее сестра. — Пусть мама сама скажет, у кого ей жить лучше.

— Умирать, говорят, везде одинаково, — сказала Анисья. — А только раз жизнь прожила — не разбогатела, так зачем мне кулацкая перина перед смертью.

Все же Пашка упросила мать остаться, чтобы хоть немного присмотреть за Ромкой. Хозяйство все сильнее давило на молодую женщину.

Как-то раз Пашка заметила в колхозном огороде Василису. Как всегда, она была в валенках, закутана в шаль и, ползая между грядок, что-то высаживала.

Пашка удивилась. Она понимала: колхоз нужен таким, как Дунька, нищим и беспокойным. Но зачем колхоз жене Никодима Крякунова? У нее сад, корова, дом на замках, покой, дочери-работницы, амбары с хлебом.

Василиса подошла к изгороди и, воровато оглянувшись, просунула к Пашке в огород ящик с капустной рассадой:

— Возьми, жалостливая моя. Попользуйся, у нас не убудет.

Пашка от неожиданности опешила и хрипло крикнула вслед Василисе:

— Забери обратно!.. Слышишь!.. Кому говорю?..

Но Василиса, не оглядываясь, уходила все дальше от изгороди.

Вспыхнув, Пашка схватила ящик с рассадой, перебросила его на колхозный огород и быстро пошла к дому.

В этот же день к Пашкиному огороду подошел Григорий. Раздвинув тычинник, он просунул в огород голову и долго рассматривал гряды, дом, новенькие пристройки.

— По-своему живете, Прасковья Петровна, по-вольному, — сказал он, чуть усмехаясь. — Вижу, вижу. Огородик-то у вас ничего, масштабистый, и коровка, слышь, есть, и лошадью разжились! Как же насчет колхоза? Из вашего конца вы последняя единоличница остались.

Пашка растерялась и не нашлась, что ответить. Потом вспомнила Василису.

— Гриша, скажи, зачем Крякуша на огороде с девками?.. Что ей нужно?

— А она колхозница, Прасковья Петровна, — невесело ответил Григорий. — Член артели.

— А Никодим?

— И Никодим, и дочки его. Одним словом, в полном семейном составе.

— А зачем берете таких? — вдруг вспылила Пашка. — Выходит, и меня в колхоз зовете, и Никодима пальчиком маните. Иль вам наплевать, что я у Никодима батрачила, наплевать, что он мне калитку дегтем измазал?..

— Верно, Паша! — озираясь по сторонам, заговорил Григорий. — Я так и на правлении заявил: «Пашка с Дунькой, говорю, каждый год у Никодима хлеб убирали — раз…» А председатель мне: «То разве батрачество? То дело соседское, полюбовное. И никакой тут эксплуатации чужого труда». — «А овсом, говорю, Крякуновы спекулировали, телятами барышничали, самогон гнали?» А правление наше дюже веселое. Председатель Угаров ус крутит, меня по плечу хлопает: «Ты, Бычков, недопонимаешь! Никодим для колхоза — клад, вроде как спец». Он, мол, землю знает, и садовод, и пчеловод, и коновал. Да и муж твой, Паша, заворожил там всех. Только непонятно мне, — задумался Григорий, — что за политика у Славки твоего? Учет он нам помог наладить, огород спланировал на совесть, ну, прямо свой человек в правлении стал, оттого и Никодима так легко в артель приняли, — а сам в колхоз не идет. «Почему, — спрашиваю, — не записываешься?» — «Да вот, — отвечает, — ученье надо закончить, да и Пашка против…»