Алексей Мусатов - Счастье

— Я против?! — удивилась Пашка. — Да у нас и разговора такого отродясь не было.

Григорий пригнулся к Пашке и шепнул:

— На днях будет собрание колхозников. Утверждаем прием Никодима. Ты приходи. Скажешь — по-соседски у Никодима батрачила или как. А мы поговорим тогда… — и, не ожидая ответа, он зашагал вдоль изгороди.

Пашка задумалась. Зачем все это? Зачем ей огромный, почти на полдесятины, огород, пристройки, дом на замках, скотина? Разве от этого приходит счастье? Ведь даже маленького счастьица нет у нее. Разве такие были мечты?

Славка снова уезжал. В этот раз Пашка хотела проводить его только до околицы: начинался сев, и она торопилась в поле. Шли молча. Пашка чувствовала: нужно сказать что-то очень важное, рассеять все сомнения и расстаться с легким сердцем. «Сейчас скажу… Вот дойдем до того кустика», — загадывала Пашка. Но миновали один куст, другой, перешли речку, поднялись на пригорок, а слова все не приходили.

На взгорье их догнал Никодим на рессорной тележке и нехотя крикнул:

— Эй ты, сынок богоданный!.. Ограбил отца, высосал, а сам на городские хлеба бежишь? Садись, что ль, подвезу!..

Славка нагнулся и коснулся Пашкиных сухих губ.

— И то сяду, чего пешком шагать? Практику отбуду — приеду. За домом следи, в поле пойдешь — калитку на замок запирай.

— Разве одна я управлюсь, Славочка? Дом-то вон он, гора, а я словно мышь в нем.

— А ты старайся… С пашней тебе помогут — я человека подыскал. На сенокос сам приеду. Ну, прощай! — и Славка побежал к тележке.

— Слава!.. — крикнула Пашка. — Еще на словечко!

Славка вернулся.

— Говоришь, супротивничаю я, в колхоз не хочу, — обиженно сказала Пашка. — Давай впишемся, теперь не стыдно: лошадью разжились, сбруя есть. Все по чести, как у людей.

— В колхоз? — Славка сурово сжал губы. — Погоди, я вернусь — подумаем…

И уже с тележки, что застучала по жесткой глинистой дороге, Славка закричал:

— Про жеребца не забудь… В табун не пускай… После пашни к коновалу сведи, пусть вылегчает…

Уже подходя к дому, Пашка увидела за двором молодого парня, Петрушку из Григорова, весельчака, плясуна, «графа Чече», как прозвали его за потешные кривлянья и расшаркивания. Петруша прилаживал к хомуту постромки и покрикивал на жеребца.

— А, хозяюшка-молодушка, — раскланялся он перед Пашкой и покрутил над головой дырявой черной шляпой. — Честь имею…

Пашка хорошо знала Чече. Они часто вместе работали у Никодима на жнитве или в саду по сбору яблок. Чече неизменно был весел, объедался яблоками и, схитрив, высыпал корзины яблок и груш в крапиву или под бревна. А вечером приводил и угощал ребят.

— Чече! Ты зачем сюда? — недоумевая, спросила Пашка.

— Так точно. Граф Чече персонально! Приставлен вашим супругом для разных целей: вспахать, посеять, взборонить, дом сберечь и также хозяюшку соблюсти в полном здравии и спокойствии. А еще приказано персонально накормить меня завтраком и выдать обувку, одёжу… — и Петрушка показал на свои босые ноги.

В этот и другие дни, когда Пашка приносила Петруше в поле обед, она становилась центром внимания.

Парни из колхоза подходили к Петруше закурить.

— Как, батрачок, живешь?

— Чем-то хозяюшка кормит тебя?

— Мы с молодухой ладим. Я блины персонально получаю, — подмаргивал Петруша. — Только вот пашни дюже многовато — подавиться можно.

— Ничего, — хохотали парни и поглядывали на Пашку, — ты старайся. За хозяйкой не пропадет.

Пашка вспыхивала и зло кричала на Петрушу:

— Ну ты, граф Чече, разлегся! Запрягай лошадь!..

Парни со смехом уходили.

— Ого! Молодушка-то сурьезная!

Однажды утром Пашка прочитала на воротах надпись, сделанную дегтем: «Тут живет граф Чече, последний батрак в СССР, и молодая кулачка Пашка».

В тот же день Анисья ушла к младшей дочери.

Вечером Пашка выкинула из сеней Петрушкины опорки и сундучок с бельем.

— Слышь ты, граф Чече?! Уходи!.. И без батрака проживу…

Петруша блеснул белыми зубами и скорчил рожу.

— Не могу, хозяюшка! Уж такой обет персонально дал вашему супругу — блюсти вас и хранить до его приезда.

Он забрал опорки, сундучок и пошел устраиваться на сеновал.

Пашка стала сурова, неразговорчива с Петрушей, с соседями. От этой суровости страдали и вещи. Разлетались в черепки тяжелые корчаги с помоями; истошно крича, разбегались куры, взявшие привычку наседывать на яйцах; косилась, дрожала и не сдавала молоко корова, узнавшая тяжелую Пашкину руку. Однажды в сердцах Пашка метнула в бесновавшегося жеребца вилами. Жеребец оборвал аркан, сломал запор на воротах и вырвался на улицу. Обратно привел его Никодим. После этого он ежедневно являлся во двор и клал жеребцу на ляжки примочки.

Но, несмотря на все, дом лениво и неуклюже, как старомодный корабль, двигался вперед, тучнел от новых вещей, словно принимал на стоянках все новые и новые грузы.

И Пашка все больше ненавидела этот дом. Порой ее волновали сумасбродные мысли: забрать Ромку, уйти невесть куда, и пусть все добро идет ко дну, к черту. Пусть разбредутся и одичают куры, пусть корова ночует в крапиве, пусть побьют стекла в окнах и посшибают замки. Иногда Пашка вспоминала о Григории: хорошо бы встретить его, поговорить. Она ждала, и он приходил. Но Пашка, затаив дыхание, стояла в сенях и держалась за щеколду двери: было стыдно пустить Григория, когда во дворе обряжал жеребца батрак «граф Чече».

Подошло воскресенье, престольный праздник в Дубняках. Пашка решила гулять: наварила домашнего пива, нажарила кур, послала Петрушку сзывать подруг.

— Очень горько, но пир отменяется, — доложил, вернувшись, Петруша. — В колхозе сегодня рабочий день.

Вечером забежала Таня Полякова. От пива она отказалась, но рассказала много новостей. В колхозе заварушка. Сев приостановили — не хватает семян. Колхозники ходят драть корье. Недавно было собрание, и правление крепко поругали.

— Напринимали всяких в артель, как в богадельню, а они даже семян не принесли с собой. Загнали зернышки на базар, а сеять-то нечем! Вот и твой тестюшка Никодим, пришел сам-четвёрт, а зерна принес — курам на посыпку. Дунька с Григорием за него и взялись… «Прикарманил зерно! — кричит Дунька. — Залежалось оно в амбаре-то, мыши поди съели!» Обиделся Никодим. От злости заплакал даже, шапку на землю бросил: «Ненавистница ты, Дунька. Это все Пашка с мужем тебя подзуживают. Мало им, что ограбили меня, догола раздели, да еще со свету хотят сжить!»

— Так и сказал?.. Про меня и про Славку? — задохнулась Пашка.

— Так и сказал, — продолжала Таня. — Раскричался старик. К амбару колхозников повел, дверь открыл. И правда, закрома пустые, одна мякина. Да что ты, Паша? На тебе лица нет…

— Ты посиди… Я сейчас…