Алексей Мусатов - Счастье

Пашка выбежала за дверь, прошла во двор и, озираясь, просунула руку в кучу соломы. Вот они, мешки, тугие, полные зерна. Мешки лежат с той ночи, когда они со Славкой перевезли их от Никодима, когда Пашка, не веря такому богатству, назойливо спрашивала: «Это все наша доля? Наша? Так много?»

По двору бродил захмелевший Петруша. Заметив Пашку, он многозначительно подмигнул:

— Эх, хозяюшка! Живешь ты, а что кругом делается — не чуешь…

В сенях он схватил ее за руку и зашептал:

— Беги, Пашка, брось все… Сожрут они тебя, как куропатку! С косточками, с потрохами!..

Паша испуганно вырвалась. «Ишь налакался!» — подумала она.

Вернувшись в избу, Пашка была задумчива и рассеянно слушала Таню.

Только когда подруга сказала, что Пашку «пропечатали и размалевали» в стенной газете, Пашка встрепенулась и раздраженно спросила:

— Дунька поди?

— Нет, не угадала! Подписано: Григорий Бычков.

— Григорий? — удивилась Пашка и, помолчав, подошла к печи и загремела ухватами. — Пусть пишут — плевать мне на них. Вот кур кормить пойду…

А наутро Пашка будто по делу отправилась к сельсовету. Стенгазета была прибита к стене огромными гвоздями. Пашка принялась искать, где же ее «пропечатали». Газета дрожала от ветра, и буквы выцвели на солнце. Кругом не было ни души. Пашка, как простынь с веревки, сняла газету с гвоздей и, сложив, торопливо сунула под фартук. Вечером, уложив Ромку спать, она расправила на столе газету и принялась читать.

Григорий писал о том, как кулаки обманули и запутали Пашку…

Пашка все чаще сталкивалась с Никодимом. В поле она замечала его с Петрушей. Старик что-то сердито выговаривал «графу Чече», потом надевал на шею лукошко и начинал сеять.

— Вам бы все хаханьки!.. Чужого зерна не жалко, — ругался он. — Коты!

Замечая подходившую Пашку, Никодим скрывался в кустах.

Однажды Пашка застала Никодима на пчельнике. Закрыв лицо сеткой, он чадил дымогаром и просматривал ульи. Пашка вырвала у него из рук дымогар:

— Ты чего над чужими ульями колдуешь?

Никодим опешил:

— Я что! Пчелам помочь думал… ведь без уходу живут.

— Помочь?! А кто просил? Ты, кочерга старая, — набросилась Пашка на старика Василия, приставленного к пчелам, — пускаешь тут всяких шатущих…

— Да я же, клюковка, с Никодимом Филиппычем как с хозяином… В любой час его допускаю, не впервые.

— Как с хозяином?! — изумилась Пашка. — А я кто буду?

— А ты, клюковка, так, сбоку припека… — начал было болтливый Василий, но вдруг спохватился и переменил тон: — Все мы хозяева. Я над своей старухой, Никодим — над своей…

Пашка выскочила из пчельника.

Значит, не ее, другие руки ведут дом. И двор, и вещи, и замки, и гряды в огороде, и посевы, и счастье — это все ихнее, ихнее… И она сама здесь чужая, батрачка, дурочка, кукла на ниточке. Тогда, при разделе, отец проклинал сына, сын ненавидел отца — и все это, оказывается, неправдашное, только напоказ улице, соседям, Пашке. А дома, за занавеской, — чай, мирная беседа, сын пробивает отцу путь в артель.

Было смешно и горько. Вот приходили подружки, и она, глупая, сияющая, раскрывала сундуки, встряхивала пахнущие нафталином платья, считала перед подружками, как цыплят, пузатые, в разводах фаянсовые чашки, голубые тарелки; она хвалилась удойницей-коровой, курами-несушками, шептала про свой домашний секрет варки кваса и с гордостью показывала на мучные лари: «До нового со спокоем хватит!»

В сумерки Пашка получила от Григория записку:

«Сегодня собрание. Приходи, коль не забыла бедняцкого житья-мученья. Бычков».

Вечером, сидя на собрании, Григорий вытягивал шею — нет ли Пашки в задних рядах, среди женщин? Ее не было. Он подумал — хорошо бы сходить к Пашке на дом. «Загордится еще! Да и зачем звать? Не уйти ей от сундуков: трясина засосала».

В разгар собрания прибежал мальчишка, живший по соседству с Пашкой, и сунул Григорию записку:

— Читай скорее. Это я писал.

— Что ты писал?

— Заявление… Ну, прошу принять, значит. Пашка диктовала, а я писал…

Григорий прочитал заявление раз, другой, не поверил. Показал соседу, комсомольцу, перечитал вместе с ним и только тогда решился огласить перед всеми колхозниками.

— «А еще прошу, — продолжал Григорий чтение, после того как собрание уже узнало о желании Пашки вступить в колхоз, — забрать у меня во дворе, в углу, под соломой, мешки с овсом и закончить весенний сев. Мешки те запрятал ко мне во двор Никодим Крякунов еще с самой зимы, а к вам в артель пришел без зернышка».

— Ах, дура баба! — горестно развел руками Никодим. — Так то ж ихняя доля! Ограбили отца, да его же в яму толкают!

— Доля?! — вскочив, вскрикнула Пашка (она пришла на собрание вслед за мальчишкой и сидела у порога). — А ульи с медом — тоже доля?.. А жеребец, сундуки? А батрака кто нанимал?.. — Пашка бросилась к Никодиму. — Глаза твои бесстыжие! Мало меня одной, весь колхоз обмануть хочешь…

— Удержите ее, братцы! — взмолился Никодим. — Белены она объелась!

— Да нет, она толково говорит… И очень кстати, — вступился за Пашку Григорий и, протолкавшись вперед, обратился к собранию. Не пора ли колхозникам потребовать у правленцев ответ, почему они приняли известного всем кулака Никодима Крякунова в члены артели? Уж не потому ли, что Крякунов не пожалел для правленцев самогона-первача, а председатель Угаров доводится жене Никодима двоюродным братом?

Угаров, высокий усатый мужчина, стукнул по столу кулаком и закричал, что он лишает Бычкова слова, а единоличницу и смутьянку Пашку удаляет с собрания.

Сжавшись, Пашка подалась было к двери. Но ее опередила Дунька. Она плотно прикрыла дверь и властно прикрикнула на сестру:

— Сиди!.. Никуда теперь ты от нас не уйдешь… А ты, председатель, на людей не цыкай… Или отвечай, о чем спрашивают, или с воза долой…

Дуньку поддержали ее муж, Таня Полякова, колхозники. Собрание зашумело, забурлило…

Ночью Пашка долго не могла заснуть. В ушах звучали гневные слова колхозников, путаные оправдания председателя, жалостливые и смиренные просьбы и заверения Никодима.

Но собрание настояло на своем: Крякунова в колхозе не оставили, а председателем правления вместо Угарова избрали Григория Бычкова. Решилась и судьба Пашки: колхозники приняли ее в свою семью, хотя и попеняли за то, что она так долго блуждала в потемках.

«А ведь когда люди вместе, они сила… они все могут», — думала Пашка.

Неожиданно за стеной протарахтела телега, потом кто-то постучал в окно. Пашка вышла в сени и открыла дверь.

В избу ввалилась Василиса, опустилась на лавку и заплакала:

— Как же это, невестушка? Самочинно, без Славочки, так все зерно задарма и ухнешь?

На пороге появился возбужденный Петруша: