Александр Меситов - Дожди в августе

— Суббота, — отвечает Пашка.

Соседка Ленушка тоже любит задавать вопросы, остановив Пашку на кухне:

— Ну, а как зовут Мичурина?

— Иван Владимирович.

— А Салтыкова-Щедрина?

— Михаил Евграфович.

— А Миклухо-Маклая?

— Николай Николаевич.

Пашка отвечает нехотя, ему скучно.

— Ну, а… ну… — Ленушка не знает, про кого еще спросить, и поэтому, как всегда, говорит: — Нет, это нездорово. Это определенно ненормально, — и гордо и обиженно уходит.

Ленушка маленькая и толстая, и про себя Пашка зовет ее Повалить да Катить.

Сегодня среда. Пашка давно уже пришел из школы, потому что занятий сегодня не было: двадцать девять градусов мороза на улице. Повалить да Катить говорит, что это крещенские морозы. Пашка сидит в большой комнате у размалеванного морозом окна и думает.

Больше всего Пашка любит думать про бабу Феню. Баба Феня живет в Настасьино, и на каникулы Пашка ездит к ней в гости. По случаю Пашкиного приезда баба Феня печет пироги с калиной, с рисом и с зеленым луком. Лук растет у нее в огороде и в цветочных горшках на окне. А на пасху баба Феня накладывает в тарелки земли и сажает в нее овес. Вернее, сажает она еще до пасхи. А к пасхе в тарелке вырастает густая зеленая трава, и в эту траву баба Феня кружочками накладывает крашенные кожурой от лука яйца. И Пашке очень нравится смотреть на них.

А еще Пашка любит в Настасьино ловить полевых мышей: как выйдешь в поле, где рожь растет, так и лови. Они такие маленькие, пушистенькие, и если сильно не давить их пальцами, когда держишь в руке, то они не укусят.

Есть в Настасьино пионерский лагерь, но Пашку туда не пускают. А если и пролезешь в дырку под забором, все равно поймают и выведут, да еще обзываются… Как-то пробрался Пашка на территорию лагеря, а вожатая с накрашенными на ногах ногтями, вывела его за ворота, да еще и заявила: «Чтобы я тебя, головастик, здесь больше не видела». А разве Пашка виноват, что у него такая большая голова? Вот поэтому тогда и пролез Пашка снова через дыру в лагерь, прижимая нагрудный кармашек своей клетчатой рубашки. А потом, пригибаясь, чтобы его не заметили из столовой, Пашка пробрался к тому раскрытому окну, за столом у которого обедала его обидчица. Как она визжала, когда в окно просунулась Пашкина рука и сунула ей в тарелку с лапшой живого мыша. Во визжала!

Пашка встает, берет веник. Половину комнаты он уже вымел, а теперь собрал мусор из оставшихся углов и положил веник посередине. Пашка ждет мать. Она говорит, что Пашка ей совсем не помогает, даже пол не подметает. А на самом-то деле он уже сто раз подметал, но она этого не заметила. Вот и решил Пашка, что он закончит уборку, когда мать вернется. Пусть она тогда увидит, как Пашка ей не помогает!

Дверь в коридоре стукает, и Пашка хватает веник. Но это пришла не мать, а Валька.

— Здорово, — протягивает он Пашке руку.

Пашке нравится, когда с ним здороваются за руку.

— Ну и холодрыга, — говорит Валька.

— Ничего удивительного, — пожимает плечами Пашка, — крещенские морозы.

— Как дела? — спрашивает Валька, раздеваясь.

Но Пашка пропускает вопрос мимо ушей и, думая о своем, озадачивает Вальку:

— А коровы человечий язык понимают?

— Не знаю, а что?

— А то, что я летом был в Настасьино, там один пастух на коров матом ругался, а они очень мычали — наверное, понимали.

— Выдумщик ты, — говорит Валька.

— Не, правда. А вот еще когда я в ухе спичкой ковыряю, то кашляю. Может, в ухе кашельная жилка проходит?

— Может, и проходит. В школе-то не хулиганишь?

— Не-е… Только Витьке Макину вчера влепил.

— Это за что ж ты его?

— Он мне муху в чернильницу бросил. Я отвернулся, а он бросил. А я макнул ручку, гляжу — муха, упала на тетрадь и ползет, в чернилах вся. Вот я и влепил Витьке. А Марь Сергеевна меня в угол поставила…

— Да, не фонтан, — говорит Валька.

— Не фонтан, — соглашается Пашка. — Нагнись, я тебе что-то скажу.

— Небось в ухо дунешь?

— Не, не дуну, — уверяет Пашка. Но когда Валька нагибается, Пашка не спеша слюнявит палец и, прикладывая его к Валькиным усам, говорит:

— У тебя ус отклеился.

— Ах ты шпана! — кричит Валька и подкидывает Пашку под самый потолок.

— Не надо, ну, не надо, — просит Пашка, — опусти. Лучше покажи приемы.

И Валька показывает приемы самбо, учит Пашку, как надо делать подсечку, бросок через себя, через бедро.

Мать приходит домой, когда сдвинуты и скомканы все половики. Валька стоит на коленях, а Пашка с криком: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок» — наскакивает на него.

— Валентин Иванович! Что ты, что ты! — пугается мать. — С ним же нельзя так, он больной.

— Да какой он больной, — говорит Валька.

Но мать берет Пашку за руку и ведет его в маленькую комнату спать. В Пашкиной комнате помещается только кровать и маленький столик, беспорядочно заваленный учебниками и тетрадями. Над столом висят старенькие ходики с маятником и цепочкой, на которой подвешена гирька. Пашка очень любит подтягивать цепочку, когда гирька опускается почти до самого стола. На ходиках нарисована кошачья мордочка, и, когда маятник ходит туда-сюда, кот зыркает глазами то вправо, то влево. «Так-тэк, так-тэк», — отсчитывают часы.

Спать не хочется, и Пашка смотрит на белое морозное окно. Он слышит, как в соседней комнате мать и Валька собираются пить чай, как за стеной у Повалить да Катить звучит телевизор. Но потом Пашка начинает вспоминать всякую всячину и незаметно для себя погружается в сон.

Утром Пашка просыпается, как всегда, рано, и идет, шлепая по полу своими большими тапками, на кухню наливать воду в рукомойник. На кухне всего по семь: семь столов, семь примусов, семь ведер с водой, семь рукомойников. Пашкин рукомойник — четвертый, вон тот с зеленым гвоздиком. Пашка потихоньку льет воду из ковшика и чуть слышно напевает: «Геи, ребята, пейте — дело разумейте». Потом он шлепает назад будить мать. Он тихонько отворяет дверь в большую комнату и так же тихонько крадется к кровати, чтобы, как обычно, шепнуть матери: «Зайка, вставай умываться, уже полное копытце водицы».

Но когда заглядывает за спинку кровати, то видит, что мать не одна, что рядом с ней спит Валька. Пашка некоторое время созерцает непривычную для него картину и тихо уходит, осторожно затворив за собой дверь.

Он умывается, позвякивая алюминиевым гвоздиком. Нажмешь на него снизу вверх — и вода полилась, отпустил — уже не льется. Звяк-звяк…

«А все-таки хорошо, что Валька на мамке женился, — думает Пашка. — Интереснее жить будет. Вместе будем ходить мороженое есть, к бабе Фене ездить…»

На кухне в эту рань только бабушка Ариша из шестой комнаты, она что-то помешивает в кастрюльке на примусе. Но вот появляется Повалить да Катить и начинает начищать свои сапожки.