Ангелина Прудникова - Твёрдость по Бринеллю

— Да кто ты такой, — взвилась, чуть отдышавшись, Полина, — кто ты мне, засранец, кто, и что ты такое себе позволяешь?!

Но Кирюшку тут же увели подальше от нее, в другую комнату. Там он начал плакать поэтессам в жилетки и жаловаться, что Полина, жена его, так плохо себя здесь ведет, не любит его… В общем, продолжал плести свое, позорить ее и срамить. Выслушивая девчонок позже, Полина, которая пострадала не сильно, но очень возмущалась всем произошедшим, только диву давалась: что же он такое городит, что он себе возомнил, какое он имеет право говорить о ней, как о жене, и вообще — кто он ей? И под конец она пришла к твердому заключению, что Кирюшка совсем тронулся умом, и не слабо, что это у него маниакальная идея, и держаться от него ей надо подальше, чтоб не вызывать новых приступов (или припадков) дикости и ревности.

Этого она и начала придерживаться, когда они вернулись домой с совещания. Но происшествие это не могло застить самого факта писательского семинара, и Полина принялась ждать каких-то запоздалых его результатов. Но писатели, погуляв вволю в глубинке на родине, вернулись все в Москву, совсем забыв о семинаре и семидесяти несчастных, которые ждали от них хоть одного напутственного, ободряющего слова…

И вдруг однажды, почти два месяца спустя, Полине, уже около одиннадцати часов вечера, позвонили из области и прокричали в трубку: "Завтра выезжай в Москву! На всероссийское совещание молодых писателей! В "Переделкино"! Запиши адрес и кого спросить! Завтра же утром, возьми рукописи и отправляйся!.." Разговор оборвался. Ничего, кроме записанного адреса, в руках Полины не осталось. Она не верила до конца: наверно, это был какой-то неумный розыгрыш. В Москву! И почему так внезапно? Завтра! Приедет она в Москву, а там на нее глаза вытаращат… Верить не хотелось. И все же что-то ей подсказывало, что ехать надо, что весть эта правдива, и что поедет она туда не зря… Не зря! Есть, она чувствовала, что есть у нее шанс стать писателем, и даже официально признанным! Материал у нее есть. И, если там сидят не последние кретины, они его оценят. Должны оценить!

Наутро Полина, уже с готовым багажом — рукописями, побежала за билетом. Билеты в Москву почему-то были! Она взяла билет на одиннадцать часов и позвонила на работу своему начальнику: "Мне нужно срочно уехать на три дня. У меня с собой ваша зарплата. Можно, я ей воспользуюсь? Потом верну!" Начальник что-то промычал в ответ, но Полина опустила трубку: даже если ее сейчас же уволят с работы, она все равно поедет! Это ее первый, за десять лет титанического труда, и, может быть, единственный шанс! И упускать его нельзя. Ни в коем случае.

Она уехала, никому из коллег по перу ничего не сообщив. Вся в надеждах. Ночью в поезде она не спала, глядела в окно, на небо, сплошь усеянное яркими звездами. И вдруг подскочила на постели: одна звезда упала! Она никогда не видела падающих звезд. И не знала: к хорошему это или к плохому. Одни люди, когда-то она слышала, говорили: звезда падает к счастью — сбудутся все желания. Другие — и это Полина слышала чаще — что к смерти; только к чьей?

Утром, по приезде в Москву, она все успела: и адрес правления Союза писателей нашла, и зарегистрировалась, и не опоздала на автобус, который повез их, целую группу, в "Переделкино". Участников совещания было не так много — около пятидесяти человек, из них в семинаре прозы — только шестеро. Женщин, кроме Полины, среди прозаиков — ни одной. Шансы ее как будто повысились… Впрочем, она за себя не боялась. Вечером отдала троим писателям рукописи на прочтение. Что-то они скажут завтра?..

С утра руководители семинара прозы — все разного возраста, — переглянувшись меж собой, почему-то начали обсуждение с ее рукописей… Выспросили прежде досконально, кто она и откуда родом. Долго выпытывали ее пристрастия в литературе… Пристрастий Полина не понимала. У одного автора ей нравилось одно, у другого — другое, к одним она была менее благосклонна, от чтения других получала наслаждение… Но пристрастия? Полина знала, что они меняются с возрастом, и даже от настроения. Поэтому виновато отмахнулась от расспросов: "Чукча не читатель, чукча писатель". Писатели посмеялись, но, тем не менее, еще два часа пристрастно допрашивали ее. Их смущало, что наряду с "деревенскими" рассказами у нее есть чисто "городские", современные… Полину это не смущало: она современный человек и не хочет себя ограничивать, замыкать в узкие рамки. Но вот ее старорусское имя писателей почему-то удивило — как будто давно такого не слыхали. Расспрашивали ее и о семье, о родителях — хотели знать и оценить все. Полина откровенно отвечала на все вопросы. Но про себя решила: "Все, кажется, завалили… Уж больно пристрастны".

Настроение ее испортилось, — она ничего не могла с собой поделать: ведь это все-таки главный, да-да, главный вопрос в ее жизни!.. Когда обсуждали творчество остальных, она запомнила только, что мэтры привязались к молодому парню с красивой южно-русской внешностью лишь из-за его фамилии — Барбец: откуда, кто такой, каких корней? Парень, студент литинститута, чуть не плача: "Всю жизнь со своей фамилией мучаюсь", — рассказывал писателям о своем происхождении… Полина плохо что понимала из их разборок, в мозгу стучало только одно: ее задробили, не пропустят уже в святая святых… Вспомнилось открытие семинара, на котором присутствовали Михалков, Проскурин, Распутин и другие знаменитые писатели. Эта элита недосягаема…

Вечером молодые участники совещания устроили поход по номерам дома отдыха с целью знакомства между собой и развлечения. Поэтов было много, хороших и разных, молодых девочек и мальчиков… Полина все оставалась в дурном расположении духа. Маститые писатели гуляли тут же, толпы то смешивались, то рассеивались по разным номерам. В последнем за тот вечер один из известных и модных писателей уселся на пол у ног Полины — внешностью своей, северянка, поморка, с густыми, длинными, потемневшими с возрастом волосами, она была довольно привлекательна — и стал пытать ее: кто она, откуда? Не верил, что с севера: "Нос у тебя еврейский". Полина отмахивалась:

— Самый русский, у нас у всех на Севере такие носы — прямые, длинные. А ты-то кто? — допытывала она захмелевшую знаменитость. — Вот у тебя-то фамилия как раз еврейская — Барбарчук, да и внешность далеко не русская!

— У меня дед служил в царской армии, офицером был! — кричала в оправдание знаменитость, крепко держа Полину за руку.

— Да ладно, верю, — смеялась Полина.

Потом она, не дожидаясь конца, тихонько сбежала в свой номер — подальше от всех знаменитостей. Она сюда работать приехала, и настроение пока было только рабочим, да к тому же безрадостным. Даже по Переделкам она ни разу не прогулялась. Зато ее соседки ничего не упускали: одна всю ночь наслаждалась природой, другая забралась в постель к очередному писателю…