Нелла Камышинская - Свобода

Он, это правда, он сначала действительно требовал. А потом стал умолять! Мне показалось, что он ухватился за это, как за последний шанс. А он — этот «шанс» — подвернулся так неожиданно. Ведь надо же было очутиться мне здесь. Ну так вот: «ухватился» он за меня. Рыдал! Валялся в ногах! Ты ж его знаешь. Он так рыдал, он так надрывался, будто… будто от этой моей миссии зависит ваша с ним дальнейшая жизнь! То есть не будто бы, а он так и сказал: зависит. Видишь ли, он твердил все время, что мне, именно мне, ты не сможешь солгать. Именно мне ты скажешь правду. Послушай, мне страшно было на него смотреть. И я согласилась… Вот такие дела. Вот я и приехала. Как видишь. Ну а теперь… Что ж делать? Говори мне правду. Я ведь должна сдержать обещание. Только скорей по возможности… И — конец.

Пока я говорила все это, я улыбалась. Ну, прежде всего потому, что действительно было смешно. Ситуация была идиотской, нелепой. А это всегда ведь смешно, ну пусть самую малость. И потом я еще очень боялась, что начнется сцена. После утренней сцены пережить вторую, вечернюю! Я старалась быть как можно проще, чтоб не испугать ее, не задавить, не оттолкнуть ее…

— Если ты не хочешь мне отвечать, не отвечай. Ну его, в самом деле.

Вот тут она сдвинулась с места — а то ведь так и стояла посреди комнаты. Как на экзамене. Она подошла к другому креслу и взялась руками за его спинку.

— Я знала, что он когда-нибудь тебе это скажет.

— Так это правда?

Белизной и чистотой ее лица нельзя было не любоваться, особенно в этот миг, когда оно так, как снег, побелело.

— Нет, неправда.

Она сомкнула губы. Я знала ее медлительность и молчаливость. Похоже было, что сейчас она не собирается продолжать. Ни подробностей, ни оправданий… Господи, если так, тогда нет ей цены! Ах, как важно, чтоб повезло с партнером. И я опять заторопилась. Я сказала, поднимаясь из кресла:

— Все ясно. Ну, так я — ты уж прости меня за нерасторопность, — я сейчас сбегаю. Это одна минута.

— Подожди!.. — сказала она. — Впрочем, правильно… У меня в доме нет ничего, кроме чая.

— Ой, ерунда какая, — сказала я, — канитель какая… Решено ведь! И это же миг! Гастроном-то под нами.

Я достала из сумки пятирублевую бумажку и выбежала на площадку к лифту. Но внизу я пришла в ужас, потому что в дверях гастронома стояла женщина (очень худая, серая, к тому же в сером халате) и наперевес держала, как копье, длинную щетку. Передо мной она развернулась воинственно, будто могла защитить гастроном своим немощным телом… Какое-то время я стояла, стояла молча, с жалким лицом, а потом отважилась и очень ее попросила меня впустить. На удивление, она послушалась и отодвинула щетку. У меня даже жарко стукнуло сердце от неожиданности. Что бы мы делали без людей, которых можно уговорить?

И я вошла в гастроном, я проскользнула, да нет же, я впорхнула, счастливая! Ну, малость такая — бутылка вина, — но сейчас она выросла, разрослась, как джинн, а джинн этот мне подмигивал и парил над раздвинутым, страшно длинным столом, приготовленным для ночного пира!.. Вот каким образом мы устроены. Проблема радости решается просто, самая простая проблема. Пошла я, иду, и даже вполне вероятно, что пританцовываю… Черт побери, я смешной человек. Иной раз сама же диву даюсь: бывает, что после, когда уже все позади, вспомню и сама хохочу… А иной раз тут же на месте смешно, но вот сделать с собой ничего не в силах.

А в гастрономе тогда уже было пустынно, только у винного отдела рокотала деловитая толпа.

Все же, подумала я, становясь в очередь, какие мы разные.

Я заметила, что с годами лицо ее стало еще неподвижней. И белей. Такая, надо же, белая кожа! А говорит она… Как говорит! Будто смолкнет сию минуту. Будто каждое слово ее вот-вот окажется самым последним. Это всегда удивляло. И ясное дело, с сыном ей нелегко… одной… И тут же спохватилась: а где же мальчишка, где ее сын? Упустила из виду, совсем забыла о нем! Спит, наверное? Попрошу у нее, пусть покажет, думаю. Интересно! Хоть на спящего глянуть…

Когда-то она любила меня. Когда-то, давным-давно, когда мы часто виделись, она меня очень любила. Она бросалась навстречу мне только радостно. И если нас было много, она жалась именно ко мне… Нет, мы славно сейчас посидим — в полумраке. Возможно, дождь пойдет. Будет славно. Мы выпьем вина, наговоримся, и тогда, я знаю, появится чувство, будто нет никаких мужей, а со мной уже так случалось. Еще нет! И возникнет сама по себе, пусть ненадолго, как мираж, совершенно новая биография…

Однако он очень сдал. Неприятно. То есть из ряда вон… Неузнаваем! Жалкий… Пьет не в меру. Как плакал сегодня!.. Плакал!.. И где ж он теперь живет? Снимает комнату? И пьет. Лицо помятое… И еще я подумала: пригожусь я ему или нет? И об Игоре вспомнила. Как он там сейчас? Нам всегда очень сложно устроить совместный отпуск. «Соб-б-бачья работа!» — говорит мой муж. Конечно, он прав… но отпуска у нас такие длинные… И после юга всегда удается оставить недельку-другую. И заехать домой. А Киев по-прежнему мыслится домом… Столько лет прошло! Но тянет сюда. Я огляделась по сторонам.

С клетчатого пола женщины сгребали влажную тырсу. По опустевшему залу шел заведующий в белом халате… До чего же родная стихия! Вот так…

Изобилие съестных соблазнов! Благодать столичного гастронома, где свились в клубок аппетитные запахи, где из-под раскрашенных балок на потолке лился ослепительный свет, тысячу раз отраженный зеркалами, и стеклами, и лоснящимися сырами, и глянцем конфетных коробок, ах, благодать эта меня баюкала, нежила, как хорошо пригретая колыбель. И казалось странным, невероятным, что это не жизнь моя, как было прежде, а минутное зрелище. Самолет — и нет ничего.

А там… О-о, не знаю, можно ли это представить себе… Пожалуй, нет. Только увидеть нужно! Там все иное.

Прилечу…

И враз для меня начнется зима. Да, еще утром буду идти мимо зелени, ароматных клумб, а вечером — спрыгну на снег. Где она, осень? Осень беззвучно и неощутимо выпорхнула из моего года, я даже не помню уже, какая она. Морозный, обжигающий воздух, кажется, липнет к незащищенным ногам. Выйду в тонких чулках, в босоножках и пойду по крепкому, сбитому снегу. Помню, как я удивилась, когда вот так, но впервые, возвратилась с Юга. То, что снег лежит, это ладно. Но когда он уже успел стать таким утрамбованным, гладким, что каблуки стучат, как по асфальту, неужели давно зима, как давно?.. Чудеса.

А еще пока домой доберешься. Чулки и туфли кажутся дикостью, все смотрят… Но не брать же с собой на Юг, в самом деле, валенки и рейтузы на предмет возвращения?

А потом? Потом — это будет уже очень скоро — машина свернет, и мы въедем в нашу короткую улицу! И я сразу же лбом уткнусь в гору Юкспор, что громоздится над крышами и закрывает собой полнеба…

Читать дальше