Генрих Далидович - Юля

Мать спала, и, чтобы она не проснулась. Юля вскочила, накинула на себя халат и выбежала в сени.

— Кто там? — спросила она, но дверь не открыла — было уже поздно.

— Я, — услышала Степанов шепот.

— Чего тебе?

— Впусти…

— Поздно уже, иди домой, — сказала Юля, в душе закипела злость, обида на Степана.

— Открой… Жене надо помочь…

— Что с нею? — верила и не верила ему Юля.

— Да открой ты, не съем же я тебя.

Юля откинула крючок. Степан толкнул дверь, плечистый, высокий, шагнул в сени, обняв, припал к ней, начал искать своими губами ее рот.

— Юлька, — шептал он и тянул ее к стене. — Не могу без тебя. Люблю…

Он целовал ее в щеки, в уголки губ, а она вначале растерялась, замерла, но сразу опомнившись, изо всей силы толкнула его за дверь. Степан, не ожидая такого, упал с крыльца, ударившись руками о землю. Юля в это время успела снова закрыть сени.

— Юлька, — он почти тут же вскочил, бросился к двери, — впусти, ну впусти, прошу тебя. Никто и знать не будет… Неужто ты думаешь вот так весь век кручиниться, сохнуть? Слышишь, никто и знать не будет…

— Уходи прочь, — отдышавшись и сдерживая волнение, с возмущением приказала она, — и чтоб ноги твоей больше тут не было! Утешитель нашелся!..

— Знаю, все знаю, — пренебрежительно, совсем другим, каким–то злобным голосом проговорил Степан. — С ним, с Миколой, крутишься.

— Знай себе, — твердо отрезала она, — что захочу, то и сделаю, сама себе госпожа. А ты сюда больше и носа не показывай, кобель бродячий.

Сказала и ушла в хату; Степан еще что–то бубнил, а потом, наверное, дворами потащился домой, потому что шагов его под окнами не было слышно.

Юля, растревоженная, обиженная, долго не могла уснуть в ту ночь, думала: был бы муж, не унизили бы ее так, была бы защита…

Юля колола дрова и вспоминала все это. Когда разбила последнее полено, положила топор на колоду, а сама вышла на улицу. Хотелось взглянуть на сына — где малый, что делает, в каком он виде. Петька бегал с ребятами поблизости, был весь мокрый, наверное, набрал воды и в сапоги, потому что слышно было, как в них хлюпало.

Юля подозвала его и повела домой, заставила раздеться, разуться и полезать на печь. Она ругала себя, что так долго оставляла его без присмотра, простудится, тогда не оберешься беды.

Петька нехотя полез на печь, а Юля пошла к сараю. Положила у наружной стены два полена и начала складывать на них рубленые дрова: тут скорей высохнут, проветрятся, чем в сарае.

Сложила дрова в клетку, отошла и полюбовалась на свою работу, поправила несколько поленьев, лежавших косо или выпиравших наружу. Набрала сверху охапку дров и понесла в хату.

В кухне было темновато, тепло, и ей не захотелось оставаться тут, тянуло на холодноватый, освещенный низким неярким вечерним солнцем двор, где все больше чувствовалась весна, которая радовала и тревожила. Юля взяла ведро и пошла из хаты, выпустила из хлева корову, сгоняла ее к колодцу и напоила. Когда корова, оскользаясь, оставляя на льду царапины, вернулась с полными боками, Юля закрыла ворота на запор, бросила в ясли сена, а сама пошла в хату, начала топать возле печи — надо было накормить свиней и кур.

Управившись, решила протопить печку. Стало уже совсем темно, и она решила зажечь свет, щелкнула выключателем, но лампочка не загорелась. Очевидно, здешний электрик что–то ремонтировал и отключил электроэнергию на станции.

Юля наложила в теплую со вчерашнего дня печку березовых дров, заметила, что поленьев вошло совсем мало. Надо будет на этих днях выгрести золу, которой за зиму собралась целая куча, решила она. Наколов из сухого елового полена щепочек, надрала с березового круглячка коры и все это подсунула под дрова, подожгла. Когда дрова хорошо разгорелись, закрыла дверцы; в печке загудело, огонь взметнулся, красно светился сквозь дыры возле петель на дверцах.

Кто–то незнакомый затопал во дворе, промелькнул мимо окон, долго, не зная, где она, искал задвижку, шурша рукой по двери. Юля не успела заметить, кто это, показалось только, что шла женщина. Когда дверь открылась, так и было: вошла высокая полная женщина. Одета она была не по–здешнему, по–городскому — в толстом, ворсистом меховом пальто, высоких блестящих сапогах, высокой, похоже бобровой, шапке, с небольшой модной сумочкой. Эта солидная дама была ее бывшая подруга, Анька.

— Добрый вечер! — поздоровалась она, сразу увидев Юлю. — Не узнала?

— Почему не узнала? Узнала, — сказала Юля и пошла ей навстречу.

Они поцеловались, от Аньки приятно пахло духами, помадой, а от ее шубы отдавало незнакомым запахом шерсти и нафталина.

— Садись, — пригласила Юля, сняла с себя запачканный березовой корой ватник, повесила на гвоздь у двери, сдернула с головы платок, причесалась, закрепив гребнем волосы, чтобы не рассыпались.

Анька подняла полы пальто и села на скамью у окна, обтягивая узковатую короткую юбку, оголив полные колени. Юля присела возле нее на стуле.

— Ну как живешь? — спросила Анька.

— Как живется, так и живу, — ответила Юля. — Мать приютила вот, а работаю в школе.

— И давно тут живешь? — снова спросила Анька, хотя, конечно, это хорошо знала — то ли мать раньше написала, то ли узнала теперь, приехав сюда.

— Да с позапрошлой осени.

Анька подняла руки, поджав губы, длинными ногтями сняла с их уголков лишнюю краску, прищурив при этом небольшие глазки. Затем достала из кармана пальто платочек и вытерла губы.

— Разденься, — посоветовала Юля, — у нас тепло.

Анька послушалась, сняла пальто, Юля взяла его, тяжелое, и повесила на гвоздь возле зеркала. Гостья была в белой блузке, на высокой груди тускло посверкивал желтоватый кулон. Анька поправила его, словно стараясь привлечь к нему Юлино внимание.

— И не скучно тебе жить в деревне? — поставив локти на стол и опершись подбородком на руки, спросила она.

В хате было темно, однако по тону гостьи угадывались слегка презрительная, спесивая усмешка на ее губах, усмешка всем довольной, обеспеченной женщины.

— Некогда и подумать о том, скучно тут или весело, — уронила Юля, — да я ведь деревенская, почти все время жила здесь и там, на Севере, тоже не в городе…

— Корову доишь, свиней кормишь?

— Дою и кормлю…

Анька, словно ей было холодно, передернула плечами, зажмурилась, покачала головой:

— И не страшно?

— Какой там страх? Молоко, сметану и творог ведь любишь есть?

— Конечно, люблю. Но в хлев ходить… — Она брезгливо поджала губы. — Я теперь не смогла бы. Вот и сегодня, мать говорит: пойдем, посмотришь, какого бычка корова принесла. Подошла я к дверям хлева, а дальше идти не могу. Забивает дыхание запах хлева. Хорошо, мама, говорю, пусть растет. Отвыкла от деревни…