Генрих Далидович - Юля

…Владимир Семенович, когда вчера пришел ужинать, принес ей флакончик духов, просил разрешения проводить ее до дома. Она решительно отказала ему, и он совсем растерялся, смутился — очень несмелый, нерешительный, он стыдился даже сказать о своих чувствах. Словно восемнадцатилетний… Юля невольно пожалела его: такой он слабый, беспомощный.

Вспомнила она и вчерашний разговор с директором здешнего совхоза и председателем сельпо. Они уговаривали ее оставить школьную столовую, когда закончится учебный год, и стать заведующей совхозной столовой, которая вот–вот должна открыться. Мол, рады будут взять ее заведующей, так как она имеет специальное образование, она свой, здешний человек, у нее будет большая зарплата, и шутили еще: сюда станут приезжать и кормиться в столовой много людей со стороны, и среди них, возможно, найдется и для нее жених.

Юля сказала им, что, наверное, согласится принять новую столовую. Там ей будет легче работать и материально выгоднее, думала она сейчас. Как–нибудь все устроится, успокаивала себя. И сама не пропадет, и сына вырастит. На хорошей работе получит неплохую копейку, приходя домой по вечерам, не будет видеть пьяного мужа, слышать его крик или волноваться — ждать ли его сегодня домой? Не будет думать, что он сидит у другой. Пусть живет, как хочет, если пошел по собачьей тропке, она не будет больше переживать, тревожиться, знает теперь, что его нет и он не нужен ей, пусть делает, что хочет там, далеко от дома…

— Ну, хватит, — сказала мать, когда они перепилили почти половину березовых бревен, и понесла пилу в дровяной сарай.

Юля пошла вслед за матерью — взять топор. Вернулась с топором и хотела подкатить ближе к дровам колоду, толстую и изрубленную сверху. Но колода вмерзла в снег, ее не удалось даже стронуть с места, и Юля начала носить поленья к колоде и колоть их.

Ровное полено кололось легко, надо было только суметь ударить по его середине. Когда это не удавалось, отрубались щепки. От комлей тупой, щербатый топор отскакивал. Юля пыталась загнать в комель острие, потом поднять его и ударить обухом по колоде, но все равно комлей расколоть не могла. К тому же топор начал спадать с топорища: железный клин выскочил из него и затерялся где–то в снегу или в щепках.

Мельком Юля взглянула на соседнюю хату: со двора вышел хозяин, Степан, ногой потрогал бревна, лежавшие за его хлевом. Увидел ее, поздоровался, но не подошел. Вот уже сколько времени он старается не попадаться ей на глаза…

Можно было попросить его, соседа, мужчину, наточить тупой топор бруском или напильником и хорошенько насадить на топорище. Но Юля не хотела не только просить об этом, но и говорить с ним. Хотя и знала — если бы попросила, он сразу согласился бы помочь, мог бы дать свой топор, улыбался бы ей, может, только смущенно избегал бы ее взгляда.

Эта отчужденность, неприязнь между ними началась прошлой осенью. До того времени они разговаривали, заходили друг к другу. Степан, почти ее сверстник, всего года на два постарше, живя рядом, часто сам приходил помочь расколоть толстое, суковатое полено, распахать картофельное поле или отнести в погреб полные мешки с овощами. Частенько заходил вечерком, особенно зимой, один или с женой, посидеть, поговорить, приглашал на крестины или на свеженинку, его тоже приглашали. Жили, казалось, дружно, мирились, хотя и случались порой нелады — то свинья заберется в огород, то куры разгребут грядки.

Дружно жили до прошлой осени, когда Наталья попросила его поправить часть изгороди — выкопать старые столбы, поставить новые и загородить.

Лесник Микола сам привез им два сосновых бревна на столбы, полвоза жердей. Пилить бревна и ставить столбы помогала Степану Юля.

Степан, отец троих детей, но известный в деревне бабник, из–за чего жена не раз бросала его и била его любовницам окна, все время шутил с Юлей, подтрунивал над ней.

— Почему ты не ужилась со своим мужиком? — допытывался он, поглядывая на нее не только с усмешкой, но и чересчур смело, и этим сильно смущая ее.

— Ростом был мал, — ответила Юля.

— Если в рост не пошел, так, видать… Ого, маленькие мужчины крепкие!

— У тебя только одно на уме! — укорила она. — А ведь детей трое!

— А что может быть лучше этого? — не унимался он, — Может, никто другой лучше меня не понимает тебя. Была замужем, родила, расцвела — и без мужа… Ого, как тебе трудно!

— Не мели чего зря, — обрезала его Юля, — распустил язык, как кнут.

— Что значит — не мели, — ребячился Степан, — Давай вот договоримся: выйди когда–нибудь вечером, посидим.

— Сейчас вот если огрею, — Юля взмахнула колом, который держала в руках, — то не только сядешь, но и ляжешь.

— Я серьезно. Ей–богу, в деревне нет более красивой и более желанной, чем ты… Думаешь, только я один исподтишка на тебя поглядываю? Нет. Микола вон сохнет по тебе.

— Перестань, Степан, — попросила Юля, — мне только и думать о том, кто по мне сохнет или по ком мне сохнуть. Хватает и других забот.

— Чудная ты, говорю тебе. Да что бывает важней этого? У меня это важней всего. Это же жизнь, радость наша.

— А твоей жене радость, что ты ползаешь так, шкодишь?

— Ну…

— Вот тебе и ну! Распустился ты, разболтался, а она, Маруся твоя, глупая, не проучит тебя…

Под вечер, когда уже заканчивали ставить забор, когда голову его еще кружил хмель после обеденной чарки, Степан особенно разошелся, говорил только о женщинах, о любви. Потом, оглянувшись, подошел к ней, шепнул, что сегодня вечером он придет, сыпнет песком в стекла — пусть тогда выйдет.

Юля засмеялась, приняв его слова за шутку, и сказала, что поздно ему ходить к другим женщинам на свиданье, когда женат, когда трое детей на шее, что и ей невелика радость выбегать к нему, только у нее и забот.

…Той ночью Юле не спалось. Пришла из школы, помогла матери управиться по хозяйству, сходила потом к соседям посмотреть телевизионный фильм. Фильм был интересный, про любовь — о том, как молодой парень влюбился в молодую, но замужнюю женщину, она разошлась с мужем, имея от него ребенка. Женщина долго избегала парня, боялась еще раз ошибиться, но тот оказался настойчивым и добился своего: ему не только поверили, но и полюбили его.

Юля думала про себя, про мужа и сына, гадала, смогла бы она сейчас вот так навсегда вычеркнуть из памяти Геннадия, любовь к нему. Мужа она могла забыть, раздумывала Юля, а вот свою любовь к нему, может, и нет. Любовь ее была настоящей, чистой, первой, и забыть любимого человека, тем более так быстро заменить его кем- то, она не могла.

Правда, ей тяжело жить одной. Она ведь еще молода, у нее столько сил, она тянется ко всему хорошему, хочет любить и быть любимой, рожать детей. Лежала, думала и вдруг услышала тихий стук в окно, а потом в дверь.