Генрих Далидович - Юля

Вернулся он домой поздно. Грязный, немытый после работы, пропахший бензином, небритый и пьяный. Юля даже ойкнула, каким он стал неопрятным, стыдила его, попросила найти работу поблизости от дома, чаще бывать с семьей, а то так пропадет.

Он оправдывался — мол, надо было выпить, вот он и выпил, бубнил: надо работать там, где он сейчас работает, потому что там хорошо платят. Говорил и выкладывал на стол деньги, махал ими, хлопая глазами: вот они!..

— Не нужно мне столько твоих денег, — возражала Юля, — будь только ты человеком, расти вот ребенка, мне помогай…

— Ничего ты не понимаешь, — бубнил он свое, засыпая за столом.

Юля дотащила его до кровати, раздела, сокрушенно думая: что это с ним случилось, почему он так пьет, что из всего этого выйдет; если он не хочет работать поблизости от дома, всегда быть с семьей, на ее глазах, надо его заставить.

Наутро он чувствовал себя плохо, ему было не до ее упреков — он искал, как бы и где поскорей «полечить» голову…

…Вот тогда она вскоре и поняла, что он не только часто выпивает, но и завел себе любовницу. Юля вначале не верила этому, только боялась, что так может быть, а потом собралась и съездила туда, где он работал, и увидела, что это так и есть…

Юля больше не ходила к Солодухе просить коня, об этом попросила мать. Она же и сообщила, что Анька, как сказал ее отец, собралась и в тот же вечер, когда Юля ходила к ней, последним автобусом уехала в город. Видимо, как поняла Наталья, она поссорилась с родителями и уехала в пылу ссоры.

…Юля сама съездила в далекое село, где работал Геннадий. Люди сказали ей, как звать ту женщину, как найти ее дом. Было стыдно, больно, но она решила съездить туда, сама все увидеть и услышать.

Деревня была, казалось, на краю света, Юля ехала туда и на попутных машинах, и на автобусе. Когда добралась до места, сразу расспросила, где работают шоферы, что стоят здесь на квартирах и возят к реке лес. От людей узнала, что шоферы сейчас далеко отсюда, они же показали, где живет та женщина.

Осторожно расспросила, кто она такая… Ей сказали, что года четыре тому назад у этой женщины умер муж, есть девочка, что сама она работает на почте, держит на квартире двух шоферов.

Юля отправилась на почту. Здание почты было небольшое, деревянное: в одном его конце был ларек, в другом — почта. В окно Юля увидела за столом не очень молодую, но еще и не пожилую женщину, в красной кофте с черными, уложенными вокруг головы косами. Она что–то писала. Лица женщины Юля хорошо не разглядела.

В коридоре, небольшом и темноватом, увешанном плакатами, рассказывающими о том, как следует писать адреса на конвертах и посылках, оформлять денежные переводы, стояли новые ящики для посылок, стол — видно, на нем раскладывали газеты и письма. На пробое, вбитом в косяк, висел замкнутый замок, а петля висела на втором пробое.

Юля, волнуясь, открыла дверь и вошла в помещение почты. Здесь находились две женщины — почтовый работник и старенькая бабулька, которая, как видно, отправляла посылку. И бабулька и работница почты удивленно оглянулись на нее, не знакомую им.

Юля заметила, что женщина, работавшая на почте, была не очень красивой, но и не неприятной с виду — полная, с круглым лицом, с широким, приплюснутым носом и карими глазами. Лицо ее было смуглым, его очень старили морщинки у глаз и возле губ, портила даже полнота — полнота не следящей за своей фигурой женщины. Шея ее также была полной, но не гладкой, а, наоборот, сильно морщинистой. Но в глазах, когда она взглянула, блеснуло какое–то оживление, молодая радость, и Юля, увидев этот счастливый блеск в глазах, совсем растерялась.

Женщина опустила голову и продолжала писать. Вскоре она положила ручку, стукнула штемпелем по подушечке, а потом и по бумаге, подошла к старухе. Та взяла этот листок и ушла.

— А вам что? — подняла она голову и взглянула на Юлю.

Юля подошла к перегородке, положила на нее сумочку, пристально, со злостью взглянула на женщину.

— Я жена Геннадия Матусевича, — проговорила она, казалось, спокойно, но потом не выдержала, сорвалась и добавила дрожащим голосом: — Жена того шофера, что стоит у вас на квартире…

От лица женщины, казалось, отлила кровь, оно стало белым как снег, помертвело: женщина шевельнула непослушными губами, но ничего не смогла сказать, только, широко раскрыв глаза, уставилась на Юлю.

— Я его жена, у нас есть сын…

К лицу женщины постепенно начала приливать кровь — покраснели щеки, лоб, на шее забилась жилка.

— Как? — прошептала она, плаксиво поджав губы и щуря глаза.

— Вот так, — сказала Юля, должно быть, очень злобно сузив глаза.

— Вы… — снова прошептала женщина, — а он… он говорил, что холост, клялся в любви, что пойдет ко мне в примаки… — Она не договорила, сморщилась, из глаз ее покатились слезы.

Женщина обхватила голову руками — они были мозолистые, потрескавшиеся от ветра, не раз порезанные ножом и поцарапанные теркой, — упала головой на стол, закачала ею, заплакала.

У Юли сразу пропала злость на эту чужую женщину, которая еще недавно так счастливо улыбалась, поднялась обида и злость на мужа. Убедившись, что все эти разговоры о муже не выдумка, а правда, она опустилась на стул. Почувствовала страх за себя, за сына; при мысли, что рушились все лучшие мечты и надежды, ее охватило отчаяние. Ощутила, как немеют руки и ноги, как что–то темное, горячее хлынуло в голову. Ей так хотелось, чтобы все эти разговоры–сплетни о недостойном поведении Геннадия были неправдой.

— О боже мой! — плакала женщина. — Так клялся!..

Я вначале не верила, а потом поверила, глупая… Боялась на всю жизнь остаться одинокой…

Она поднялась, не отнимая рук от лица, одной рукой нащупала сумочку на сейфе, достала носовой платок. Когда она встала, Юля женским взглядом отметила: у нее заметно выделяется живот, полная грудь… Увидев это, ужаснулась… Значит, Геннадий давно живет с этой женщиной, давно обманывает ее, Юлю.

Ни кричать на нее, ни упрекать эту женщину Юля не могла, сразу поверила ей, а теперь и пожалела… И совсем на нее теперь не злилась.

— Вы боялись, поверили, а мою семью разбили, — только и сказала Юля, — но я никогда не могла подумать, что он такой. Видела, что пить стал, а этого не успела заметить…

Женщина плакала, плечи ее вздрагивали, слезы лились на бумагу, лежавшую перед ней, мочили ее словно водой.

— Я не пущу его больше в нашу семью. — Юля встала. — Не хочу, чтобы он мне на глаза показывался. Так и скажите ему. А вы как хотите, так и поступайте…

Когда она уходила с почты, та женщина не промолвила ни слова, не окликнула Юлю, ничего больше не сказала.

Геннадий долго не давал о себе знать — не приехал вслед за нею; она, вернувшись наутро, подала заявление об уходе с работы, собрала в дорогу чемодан и, как только ее рассчитали, уехала, не оставив Геннадию даже записки. Не написал ей письма и он, не приехал к матери, хотя она, если говорить правду, и ждала его. Но он молчал, словно его и не было на свете.