Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

Эндрю Рингсет занимался распродажей недвижимости, в будущем он надеялся торговать земельными участками. Его карьере мешала только тоска, которой он сам стыдился, тоска по войне и по девушкам вроде Берил, с той разницей, что едва успеешь их распробовать, а их уж нет, как не бывало. Берил он вот уж семнадцать лет как распробовал, а она вот она. Правда, она, бывшая машинисточка, прошла долгий путь, и Эндрю недаром ею гордился, но под конец пути не она, а он сбился с ног. Бог весть как выходило, что ей всегда и карты в руки, да и сил у нее в запасе оказалось больше. Машину к станции вела она, почти четыре мили мимо рощиц, садов и свежевыкрашенных домиков. На изгороди Брейзвуда, едва ли не лучшей окрестной усадебки XVIII века, висела табличка «Пауэр и Рингсет». «Придется, конечно, заново ставить проводку, — сказал владельцу партнер Эндрю. — И с ванными прямо беда. Всем нашим клиентам подавай цветной кафель».

Кэролайн в окно не смотрела, а листала свою книжечку. Она пока все-таки не сомневалась, что день пройдет как нельзя лучше. На маму-то можно положиться. С мамой у них всегда найдется общий язык, это яснее ясного. Только вот за папой нужно глядеть в оба: недавно они, не сговариваясь, бросили старую дразнилку, что, мол, нечего гавкать, пшел в конуру. «Кореец выбросил вперед носок, облаченный в крокодиловую кожу, — читала Кэролайн, прыгая глазами по странице, — и Рэнд почувствовал, как боль от удара в пах расходится по всему его телу».

Бейсингер повеселее прочих станций на былой Южной дороге. Носильщики и служащие присвистывают; каждую весну их ставят в пример за образцовое содержание клумб. Завсегдатаев узнают, контролер их приветствует, для них в поезде расклеены афиши лондонских театров; кстати же, и реклама того мюзикла, на который торопились Рингсеты. («Вопли со сцены, свистки из зала» — «Дейли миррор», «Достойно завершает непристойное пятилетие» — «Санди-таймс»). Кэролайн тут же ее углядела. «Смотрите-ка! — вскрикнула она. — Это же восторг!» Радостная станционная суета была под стать чудному утру, и Эндрю нежно посмотрел на дочь. Стоило жить, чтобы произвести на свет такое прелестное и такое глупое существо.

Он ушел покупать газеты, а тем временем подкатил лондонский поезд. Кэролайн выбрала купе и сразу уселась на лучшее место. «Заднее колесо подскочило, переезжая через туловище мертвого мексиканца. «Этот кобелек девочкам больше не понадобится», — мрачно подумал Джон Рэнд». Кэролайн читала и оживленно поглядывала туда-сюда поверх книги — точь-в-точь птичка у лужицы. Получалось так мило, что Берил ободрительно улыбнулась, а пассажирка напротив брезгливо сощурилась.

Это была пожилая дама в старомодном норковом манто и шляпке сурового фасона; она села в поезд где-то еще за чертой лондонских окрестностей, в центральных графствах. Кэролайн не обратила на нее никакого внимания, зато Берил поджала губы, затеребила сумочку и выпрямилась в струнку на своем угловом сиденье; ее явно допекала мысль примерно такого рода: «Если даже будет война и все пойдет прахом, эта дама ни за что не пригласит меня помогать ей в солдатской столовой».

Послышался свисток. Кэролайн прикусила пальчик перчатки. Ну до чего в папином духе — тут-то и опоздать. Она уже собралась терпеливо осведомиться, у кого все-таки билеты в театр, когда он появился прямо перед ней с охапкой газет и журналов. Какой-то резвый бейсингмерский железнодорожник прошел по платформе, грохая дверьми купе. Поезд тронулся, и дверь купе Рингсетов глухо захлопнулась. Раздался безобразный вопль, газеты и зонтик посыпались на пол, и Эндрю рухнул к ногам в нейлонах.

Пальцы его правой руки до самых костяшек с маху прищемило железной дверью. Секунду назад его окружала ясная и привычная обстановка пригородной станции. Затем все разломилось, замелькали красные клочья, и он дико взвыл. Боль взъярилась в нем грубо, неблагопристойно, неуместно — так же как неистовствует она под безразличными взглядами в полицейских камерах и больничных палатах. На этот раз человеку довелось заголосить в британском железнодорожном купе первого класса.

Эндрю поднялся с пола и тяжело опустился на сиденье рядом с Берил. Сквозь жгучий туман он попытался разглядеть, что у него с рукой. Кровавые бисеринки выступили из-под ногтей, и ссадины на костяшках тоже набухали кровью; скоро все это дело почернеет. Ему стало почти до слез жалко себя: когда поранишься, всегда кажется, что ты был до этого прекрасным, богоравным существом, над которым кощунственно надругались. Потом боль снова отдалась во всем теле.

Он подул на пальцы и прикусил губу, памятуя, что кругом женщины. Хорошо бы они куда-нибудь делись, или хоть можно было бы по-детски вопить от боли. Но они говорили. Голоса их переливались где-то за накатами боли.

— Бедняга, какое ужасное происшествие! Этого проводника под суд надо отдать. Вы, разумеется, на него заявите.

— Ах нет, не могу с вами согласиться.

— То есть как, простите?

— Я как раз думаю, что это нам нужно просить извинения. Знаете, я уверена, что мой муж сам виноват. С папой у нас прямо двадцать два несчастья, правда, Кэролайн? Помнишь, сколько тогда было шуму с электрокосилкой?

Иные женщины ни дать ни взять великие артистки, подумал Эндрю, эффекты одни и те же, а каждый раз поражаешься. Ну пусть себе она кидается на него при посторонних, как здоровые куры кидаются клевать подшибленную. Но разве можно вести себя так нерасчетливо? Она же явно хочет завести беседу о мужчинах — какие они все бестолковые и косолапые, что бы они только без нас, без жен, делали. Старая дама мрачно сверкнула на нее глазами.

Что-что, а такой взгляд был очень памятен Берил: тетки Эндрю то и дело посматривали на нее так в первые годы замужества. Поначалу она заливалась от этого слезами, потом заскорузла и стала какая есть; но сейчас ее застали врасплох.

— Понимаете, у нас есть электрокосилка.

— Это меня совершенно не интересует.

— То есть я хотела…

— Вашему мужу больно. А вам это, видимо, безразлично? — Старая дама поднялась и наклонилась к Эндрю. — Полагаю, что я здесь лишняя; я переберусь в другое купе. Примите мои соболезнования. Очень надеюсь, что вам будет своевременно оказана медицинская помощь. Боль, должно быть, просто нестерпимая.

Их спутница вышла, и Берил уткнулась лицом в ладони.

— О господи, — тихо сказала она.

Эндрю наблюдал за ней как бы издалека. Не прошло и пяти минут, как дверь пришибла ему пальцы, и тело его еще гудело от удара, но боль уже слилась о его жизнью. Он даже почти отвлекся от боли, чтобы разобраться с Берил. Он подумал, что хоть она и не бросилась его утешать, не обняла, даже не коснулась его, но это не от жестокосердия, а скорее от ложной щепетильности. Бедняжка Берил, иной раз она и не подводила, если не чувствовала на себе оценочного взгляда свысока. Ей казалось, что кругом все снобы, а снобизм был в ней самой; вот и жизнь у нее не выгорела, и замыслы не вытанцовывались. Со стороны, наоборот, только и замечали, до чего ловко все у ней спорится; никому бы и в голову не пришло, что безудержный, болезненный снобизм не отпускает ее ни на миг.