Ласло Сенэш - Небо остается синим

Разговор не клеился.

Вдруг раздался голос «волжанина»:

— Как ты думаешь, страшно поднять кирку или лопату на такого вот?

— Почему? — возразил Келемен. — Вот чех поднимал. Может быть, не кирку… Не каждому дано убить Гейдриха [7] Гейдрих — ставленник Гитлера в Чехии и Моравии, убитый партизанами в период оккупации. . У чеха на квартире переночевал товарищ. Несколько часов поспал спокойно. А может быть, это для него было тогда важнее всего. Кто знает, какой мерой измеряются человеческие дела? Вот и вы здесь кое-что могли бы сделать…

— Что? Что сделать? — Келемен вдруг почувствовал, как что-то ожило в их омертвевших лицах.

Он даже смолк на минуту, не ожидая, что его слова произведут такое действие. Что могут сделать эти тени? Отступать нельзя. Глаза, лихорадочно блестящие глаза требуют ответа.

— Спасите Диаса, — проговорил Келемен и сам удивился своим словам. Уж не сошел ли он с ума? Но чем невероятнее казалась эта мысль, тем упрямее настаивал он на ней. — Да, да, Диаса. Что вы на меня уставились?

В бараке переглядывались и молчали.

— Диаса, говоришь? — вдруг спросил чех. Скульптор хмыкнул и пытливо посмотрел на Келемена.

— Мы бы и не додумались, — медленно сказал «волжанин».

Диас все слышал. Ему вдруг стало жарко, мысли путались. Спастись одному? Но это же подло!..

«Тебя, Диас! Тебя, Диас!» — читает он в глазах чеха, Кеппеля, «волжанина».

Келемен встал.

— Тогда я побегу и подготовлю что надо. А вы тем временем соберите буханку хлеба.

— Буханку хлеба? — пронеслось по бараку. Он тоже хочет выкупа, как «зеленый»?

Келемен вышел. В бараке снова стало тихо. Но это была не та тишина, что после ухода «зеленого».

Жибо и «волжанин» вынимают хлебный паек.

Еле слышный шорох, затаенный вздох и… еще один паек — чеха. Потом, не сразу, Кеппеля. Еще и еще…

Все смотрят на буханку. Она срослась из ломтиков, полученных накануне. Теперь это чья-то сила, чья-то жизнь. Жизнь, от которой они должны отказаться, чтобы один продолжил ее там, на свободе.

— Диас, ты слыхал что-нибудь о либерецких стеклодувах? — глухо спрашивает чех.

— Ты же сам рассказывал мне о них, дядя!

— Словом… после войны ты того… наведайся. Адрес я тебе дам. Правда, детей ты уже, наверное, не узнаешь. Вырастут…

Диасу что-то сжимает горло. Влажными становятся глаза.

— Ты отомстишь за нас! За всех! — раздается голос «волжанина».

Диас оглядывается. Но вот «красный» уже вернулся. Он сжимает левой рукой (правая перевязана какими-то тряпками) руку Диаса крепко, до боли.

Келемен прощается. Надо спешить. Дорога каждая минута: всего не предугадаешь.

Диас стоит, не зная, что делать с хлебом.

— Бери же! — торопит его Келемен. — И попрощайся с друзьями. Ну, всё наконец? Пошли!

Крепко держа его за рукав, Келемен направился к выходу.

Им долго смотрели вслед. Будто кораблю, отплывающему в дальнее плавание, к неведомым заветным берегам. Только Жибо, склонив голову, беззвучно плакал.

Келемен смело ведет Диаса в темноту. Если у выхода кто-нибудь из испанцев, все будет хорошо. Пронесет. А насчет количества заключенных в санитарном блоке он уже уладил.

Вот и дверь.

— Постой здесь! — шепчет Келемен.

В правом углу, возле лестницы, стоит эсэсовец. Что это, случайность? Кажется, он собирается уходить? Нет. Проверка. Испанец мрачен: не уходит, собачья шкура. Видимо, транспорт вот-вот отправят.

Тихо. Только эсэсовец что-то напевает. У него сегодня отличное настроение. Сдаст из рук в руки этих новичков, чтоб их черт побрал, — и сразу в отпуск!

Келемен выругался. Вдвоем с Диасом отсюда не выйти. Это ясно. Тьфу! Что за глупости лезут в голову! Неужели нельзя ничего придумать? Ему даже жарко стало. А, все равно! Не посылать же Диаса обратно вместе с его буханкой? О, этот хлеб! Нет, невозможно! Остается единственный выход…

Келемен тащит Диаса в темный угол. Срывает свой номер и, достав иглу и нитку, широкими стежками приметывает номер к пиджаку Диаса. По предписанию стежки должны быть частыми. Не один из заключенных сидит за это в бункере…

Все готово.

Светает. В концлагере начинается день. Обычный лагерный день. А для него, Келемена? Не стоит об этом думать.

Он передает Диасу свой пропуск, дающий право свободно ходить по лагерю.

— Иди смело, как будто идешь к морю. Ты же говорил, что любишь море? Так вот знай: это твой первый экзамен. Ты обязан выдержать его, обязан перед товарищами, оставшимися в бараке.

Диас что-то шептал, шевеля губами.

Келемен посмотрел ему вслед. Несколько часов назад он не знал его. И вот отдал Диасу свой номер, который носил здесь столько лет. В туфлях Диаса, которые так и не получил «зеленый», надежно спрятано письмо Курту. Всего несколько слов: «Поручение выполнить не смог».

Эсэсовец проверил пропуск, даже не взглянув на Диаса. Он был зол, что прервали его приятные мысли о предстоящем отпуске. «Пошел!»

Диас шагнул вперед. Первая опасность позади. Да, Келемен недаром сказал, что впереди еще много трудностей.

Но он помнит: из кусочков хлеба сложена его жизнь.

А Келемен вернулся обратно в карантинный блок.

— Что же теперь будет с тобой? — ужаснулись люди, увидев его без номера.

«То же, что и с вами, товарищи!» — хотел было ответить Келемен, но его опередила команда:

— Ауфштеен!

К станции Чоп, пыхтя и фыркая, подходил поезд. Метров за сто до вокзала он остановился. Видно, не счел нужным засвидетельствовать свое почтение груде закопченных камней — все, что осталось от станции. Да и пассажиры не воздавали должных почестей железнодорожным порядкам. Не дожидаясь, пока поезд остановится, они торопливо соскакивали на ходу, кто с крыши вагонов, кто из окна, а некоторые даже с паровоза. Все налегке, с маленькими узелками под мышкой или просто с пустыми руками. А как одеты! Здесь можно было увидеть костюмы всех наций, какие только существуют на свете. Кажется, каждый схватил что попало на международной барахолке и наспех надел на себя. Особенно выделялись рваные арестантские халаты…

Но, конечно, в этой разношерстной толпе нашлось несколько «настоящих» пассажиров, которые в любых обстоятельствах требовали соблюдения всех железнодорожных правил.

— Носильщик! Носильщик! — раздраженно кричал один из них. Соседи по вагону уже знали, что он везет в город два мешка фасоли, выменянной в деревне.

— К вашим услугам! — подскочил к нему тощий долговязый мужчина в арестантской одежде. — Ну, чего глаза вылупил? Я правда носильщик! — он громко расхохотался, и казалось, сквозь смех было слышно, как гремят его кости, — так он был худ.

— Эти всё разграбят, пока мы доберемся до дома! — сказал приятель долговязого. Он крепко выругался и сердито плюнул на шпалы.