Ласло Сенэш - Небо остается синим

А потом? Потом все переменилось. Советская власть пришла.

Дочь старого Кочани вселили к ним в квартиру, отобрав одну комнату. С этих пор Борошнэ стала ее непримиримым врагом. А Магда смотрела на нее как на пустое место. Это больше всего злило Борошнэ.

Однажды к Магде приехала погостить родственница. Она ожидала ребенка и, перед тем как лечь в больницу, решила несколько дней прожить у Магды. Борошнэ была вне себя. Особенно ее бесило, что эта мужичка уходила после обеда в город на прогулку. Как-то Борошнэ прямо намекнула ей, что лучше бы она помогла по хозяйству. Но женщина посмотрела на нее удивленно, не проявив ни малейшего интереса к ее словам. И вот однажды, перед тем как гостья должна была отправиться на прогулку, Борошнэ в бессильной ярости заперла квартиру на внешний замок, а сама ушла в город. Она от души смеялась, представляя, какое выражение лица будет у этой мужички, когда та обнаружит, что дверь заперта.

Но вышло все по-иному.

Вернувшись, она нашла дверь открытой, в комнате раздавался плач младенца. Пока она бродила по городу, у гостьи начались роды. Кто выломал дверь? Конечно, дочь Кочани. Почему же она не отвезла роженицу в больницу? Неужели было поздно? И вдруг мелькнула мысль: Кочани учится на медицинском факультете! Ей зададут хорошую головомойку. Врач, не имеющий диплома, принимает роды на дому!

Теперь, встречая Магду, Борошнэ следила за выражением ее лица. Она была уверена, что Магду исключат из университета. Но, очевидно, и там уже завелись люди, которые защищали этих нищенок.

А потом?

Магда стала врачом. Вышла замуж. «Врач Мондок, специалист», — говорили о ней с уважением.

Борошнэ неподвижно сидит в кресле. Она боится пошевелиться. Кажется, стоит скрипнуть креслу — и все вокруг взорвется от напряжения.

Пустыми глазами смотрит Борошнэ на матовый абажур. В коридоре мертвая тишина. Лишь где-то вдали за окном лает на луну собака.

Яркий электрический свет усталыми бликами лежит на дверце шкафа, стеклянных приборах ординаторской. Мондокнэ открывает блестящие дверцы шкафа, и целый сноп лучей брызжет на белые стены и черные окна.

Диагноз еще не поставлен. Часы бьют три. Время беспощадно пожирает минуту за минутой, час за часом. А до утра необходимо принять решение!

Врач устало глядит в микроскоп. На какое-то мгновение все исчезает. Нет, сегодня ей не сладить с воспоминаниями!

…Притащив домой ведра, она поставила их на лавку и подбежала к старому зеркалу. Поношенное, разлезающееся по швам пальто, стоптанные мамины ботинки. А в ушах звенели насмешливые слова…

И она решительно заявила:

— Хоть убейте, а по воду я больше не пойду.

Магда до сих пор слышит свой звонкий девичий голос, словно это было не пятнадцать лет тому назад, а вчера…

Чтобы отогнать навязчивые мысли, она берет чью-то старую историю болезни и торопливо листает страницы. Да, симптомы совпадают, точь-в-точь. Это еще раз убеждает ее в правильности своего предположения.

— Но ведь тогда ты поставила диагноз не за одну ночь, — осторожно возражает Ева.

Усталые, измученные, сидят они друг против друга. Яркий свет режет глаза. Исчерпаны все доводы и возражения. Они молча ждут результатов новых анализов.

Чтобы как-то рассеяться, Ева начинает рассказывать забавную новогоднюю историю.

— …Время приближалось к полуночи. Было так весело, и вдруг мой Пишта тянет меня в коридор: «Пошли покатаемся на лыжах!» Сначала я подумала, что он шутит. Но где там! Оказывается, он уже и лыжи приготовил. И мы побежали в горы! Где это видано — кататься на лыжах ночью, да еще за полчаса до Нового года!

На мгновение Магду увлекает ее молодой восторг, ее смеющийся взгляд, звенящий голос. Но что ей делать с воспоминаниями?

…Как была, босая, она выбежала на улицу. Первое, что ей бросилось в глаза, — отцовская шапка — как далеко она откатилась! Отец неподвижно лежал на земле, и вода уже замерзала вокруг.

Больше отец не вставал с постели. В те дни ей казалось, что в глазах каждого встречного застыл суровый упрек: «Ты виновата в этом несчастье!»

Мондокнэ прикладывает ладонь к разгоряченному лбу.

— Магда! Ты меня не слушаешь? — слышится ей обиженный голос Евы.

— Нет-нет… почему же? — смущенно бормочет она. — Ну, и что же было там в горах?

Но Еве уже не хочется рассказывать.

Несколько минут они сидят молча. Потом Мондокнэ, еще раз проверяет анализ, выслушивает ребенка. Она снова целиком принадлежит больному.

— Мне все ясно. Надо принимать решение.

— Но, Магда, ты слишком много берешь на себя!

Убедив Еву, Магда ложится на диван и закрывает глаза.

Ровно в двенадцать ей позвонили из дому, поздравили. Как-то они там без нее? Маленький Андриш, конечно, уже спит и время от времени сердится, даже во сне. А Эмма спит спокойно, тихо. Муж, наверное, злится за испорченный новогодний вечер. Если бы он знал, какая борьба идет здесь!

Да разве это впервые?..

…Тогда на университетском комсомольском собрании в зале стоял такой шум, что она растерялась. Начала говорить и поняла: не убедить товарищей. Кто поверит, что родственницу заперли снаружи? Она пришла, когда уже начались схватки. Нет, она не могла поступить иначе. Как все это объяснить? Магда запнулась, пробормотала какие-то бессвязные, еле слышные слова и села.

В зале зашумели еще сильнее. Многие настаивали на исключении Магды из университета.

— У нее не хватает смелости признать свою вину! — крикнул кто-то из зала.

Она молчала, обхватив ладонями пылающее лицо.

И вдруг раздался голос:

— А я верю Магде Кочани. Мы хорошо знаем ее. Она наша! Неужели вы больше верите той женщине, которая обратилась к нам с жалобой?

Вернувшись поздно ночью домой, Магда встретила у дверей Борошнэ. Та ничего не сказала, только проводила ее торжествующим взглядом.

…Мондокнэ крепко потирает лоб и решительно поднимается с дивана.

— Ева, приготовь все для вливания. Начнем лечение серозного менингита. — И, подойдя к ребенку, решительно добавила: — Я исключаю туберкулезный менингит.

Ева подобрала иглу для шприца, рука ее чуть заметно дрожала.

Мондокнэ молча стояла у окна. Рассвет медленно расправлял крылья.

Светало. Тишина в коридоре мягчала, растворялась. Борошнэ по-прежнему неподвижно сидела в кресле, уставившись невидящим взглядом в клетчатый кафельный холодный пол.

Скорее бы утро!

Впервые в жизни Борошнэ твердо поняла, что она должна делать. Какое это прекрасное ощущение!

Коридор оживал. Пришли уборщицы, медицинские сестры, врачи.

— С Новым годом! С новым счастьем! — слышалось вокруг.

Морозный воздух ворвался в коридор, бодрящий, свежий.

Возгласы, хлопанье дверей, шарканье ног. Борошнэ, измученная бессонной ночью, слышала все это словно издалека.