Стэн Барсто - Задиры (сборник)

В Мпале я пробыл восемь месяцев. У нас была большая зона действий. Сначала, пока могли, ехали на грузовике, потом шли пешком. Мы, связисты, всегда были нагружены больше других, и ответственность на нас лежала самая большая. Стоило отряду заблудиться — а такое случалось, — мы выходили на дорогу в десятке километров от казармы и по радио посылали сигналы о помощи.

Мне оставалось служить два месяца из двадцати четырех, когда мы вернулись в Луанду.

Луанда тоже была окружена колючей проволокой. Существовала сеть сторожевых постов. Как ни странно, находились люди, которые не знали, что город окружен проволокой. «Не может быть! Я проезжал по шоссе». — «Ну так вы проезжали через полицейский пост. А раз там полиция, войска уже не нужны. Но если отойти на пятьдесят метров в сторону, то увидите армейские посты, а за ними проволочные заграждения».

Из-за поломки судна я пробыл в Луанде лишние шесть месяцев. Мы с женою постоянно переписывались. Были периоды, когда мы писали друг другу почти ежедневно. Я предупредил ее, чтобы она больше не писала, указав день, когда приеду. Еще в этом последнем письме я писал ей, что не знаю, как она себя вела без меня: если хорошо, все в порядке, если плохо, пусть катится из дома. Ясно, я написал это по наитию, откуда я мог что знать. Я даже намекнул в этом письме, что, если она в чем передо мной виновата, ей небезопасно оставаться дома.

В Лиссабон я вернулся в апреле 1970 года. Сошел с корабля с ранцем за плечами и отправился на поиски своих близких. Они стояли как на похоронах, Лидии-Марии с ними не было. Мать повторяла: «Она больна». А потом набралась храбрости и, рыдая, рассказала, что за три дня до моего возвращения Лидия-Мария сбежала из дома, прихватив свои пожитки. Я не плакал, но чувствовал, что у меня вот-вот лопнет голова. Я был как потерянный, в ушах у меня стоял сильный звон. Мне пришлось собрать все свое мужество, несмотря ни на что, я радовался возвращению домой. Лидию-Марию я никогда больше не видел.

Через месяц я снова поступил на завод. Когда я вернулся из Анголы, у власти уже находился Марселу Каэтану [4] Из-за болезни диктатора Салазара главой правительства в 1969 году стал Марселу Каэтану, который провел в начале своего правления некоторые реформы, создавшие видимость либерализации. . Люди могли говорить теперь более открыто. Раньше такого не водилось. Раньше боялись говорить. В январе 1972 года на Гуаме вошел в силу пересмотренный коллективный трудовой договор. Не со всеми поправками я мог согласиться. Я считал, что для нашей нынешней жизни они уже не годятся.

Я начал размышлять и беседовать с людьми. И заметил одно: между людьми появилось единство. В целом рабочие на Гуаме были сплоченны. Прежде я видел инертную, вялую массу. Теперь я вижу большую активность. «Моя сила в том, что я чего-то стою». Мы почувствовали, что можем сами разрешить свои собственные проблемы. А не так, как раньше, с протянутой рукою, подайте, что можете. Мы боремся, чтобы чего-то добиться.

Я решил продолжить учебу и стал читать трудовой договор, чтобы узнать, какие льготы имеют рабочие в этом случае. Прежнее руководство профсоюза, которое власти разогнали, распространяло листовки, призывая нас изучать законы, читать книги. Я тоже стал покупать книги и не бросал их в мусорное ведро. Я их читал и, когда чего-то не понимал, всегда находил кого-то, кто мог мне объяснить непонятное.

Коллективный трудовой договор я считаю настоящей головоломкой. Прежде всего потому, что наша профсоюзная организация очень слаба: все, что мы могли бы потребовать через профсоюз, рассматривается и решается слишком долго.

Есть много молодых рабочих, и среди них я, у которых свой взгляд на вещи. Существует разница в оплате «белых воротничков» и рабочих. Есть различия в рабочем дне. Почему одни начинают в восемь, а другие в девять? Почему у одних обед дольше, чем у других? Почему все больше увеличивается разрыв в заработках?

На Гуаме многие рабочие имеют автомобиль. Я бы сказал, что за счет сверхурочной работы. На обычное жалованье автомобиль не купишь. Взять хотя бы меня: я не плачу ренту за дом, у меня есть огород. Я редко хожу в кино, еще реже в театр, не бываю в кафе, не пью. При моей зарплате единственная роскошь, которую себе позволяю, — это бензин для отцовского автомобиля, на котором я езжу на завод и в школу. Я хочу устроить свою жизнь при помощи обычного жалованья. Я не могу работать сверхурочно из-за школы.

Предприятия работают на свое будущее. А на кого работаем мы? Кто нас может защитить? Я ответил бы на этот вопрос так: только те, кто работает среди нас и вокруг нас.

На лестнице показался этакий папаша лет пятидесяти с круглым носом и широкими губами, в клеенчатой кепке, надвинутой на лоб. Все называют его Токарь. Клоду Токарь очень по душе. Он ждет, пока тот спустится вниз.

— Выпьем кофейку, — предлагает Токарь, когда они уже идут по двору. Клод кивает.

Прислонившись к забору, греются на солнце два высоких негра, рассеянно смотрят на приближающихся Клода и Токаря.

— Ты слышал насчет Шаньяна? — спрашивает Клод.

— Что?

— А то, что у него отобрали грузовик. — Токарь молчит. — Перевели в цех, — продолжает Клод.

— Да, я слышал об этом.

Они выходят за ворота. Пустынная улица полна солнечного света. Клод идет немного позади Токаря, пытаясь угадать его мысли. Они входят в кафе под названием «Пуату». В глубине переполненного зала, за столами, покрытыми бумажными скатертями, расположились те, кто пришел сюда пообедать. Это несколько шоферов с их предприятия, служащие при галстуках, женщины в рабочей одежде. В углу Клод замечает Вердье, сидящего в компании двух типов. Этот Вердье поступил к ним не так давно. Однажды утром, войдя в ремонтную мастерскую, Клод застал его за беседой с хозяином. Заметив присутствие Клода, Вердье сделал знак хозяину, и тот замолчал. Клод дал себе слово прижать новичка и потребовать объяснений, но со временем это как-то забылось.

— Ты вроде замечтался, — говорит Токарь. Он стоит в надвинутой на глаза кепке, опершись на стойку бара, а перед ним две заказанные чашки кофе.

Клод опускает в свою чашку два куска сахара. Зал наполнен шумом разговоров и позвякиванием посуды. Клод машинально переводит взгляд на Вердье, который оживленно спорит с теми двумя. Он коренаст, невысокого роста, у него черные волосы и торчащие уши. Говорит очень быстро, рот искривлен, взгляд недоверчив, а его собеседники буквально склонились над ним. Вдруг Вердье поднимает глаза и видит Клода. Бросает на него тяжелый, неприязненный взгляд. Клод выдерживает этот взгляд, а Вердье опускает глаза и продолжает разговор уже не с таким жаром, время от времени посматривает на Клода. Затем обрывает беседу и принимается за еду, со злобным видом уткнувшись в свою тарелку.