Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

Больше всего его знакомых находится в секции Rock, с нее он обычно и

начинает, но сегодня решил полистать раздел «French music».

Пластинка Эдит Пиаф, такая старая, что на ней даже истерлась дата выпуска.

Шарль Азнавур – диск, датированный 1963 годом.

Мирей Матье, Далида – «пласты» выпуска начала семидесятых. Он уже

отходил от стенда, как взгляд его привлекла пластинка «Джо Дассен» запись

19…, последующие цифры были замазаны черным фломастером. Фотография

тоже выгорела, но на ней все еще была видна застенчивая белозубая улыбка и

вьющаяся мелким бесом копна волос. Когда-то он видел такую же пластинку,

держал её в руках, завидуя кучерявой бестии, глядевшей на него с глянцевой

поверхности конверта. Но было это далеко и от этого магазина, и улицы, и

города, и страны, совсем в другой, потерянной навсегда жизни. Но ведь что-то

же осталось в памяти. Но что? Почти ничего. «Хрущовка» на окраине. Запах

кислой капусты, горелого лука…

Он, не раздумывая, отдал названную продавцом сумму и, не задерживаясь

более на этой «ярмарке вчерашнего дня», отправился домой…

Дома он сварил кофе. Добавил в чашку немного коньяку.

Алмазная игла легла на шершавую черную поверхность. Плавающим

гитарным звуком наполнилась квартирная тишина.

– Tu sais, – сказал певец.

2. – Ты знаешь, больше всего я люблю розы, мороженое и Джо Дассена, -

сказала она ему в первый день знакомства. Они познакомились на институтской

вечеринке, и он вызвался проводить её до дома. Они шли по шумному

проспекту. Он – не лишенный привлекательности молодой человек, одетый в

лишенную модельером самобытности куртку. Она – стройная эффектная

блондинка, укрытая в черный кожаный плащ, отражавший блики уличных

фонарей.

– Мороженое я тоже люблю, правда, сливочное и к розам вроде бы не имею

заметного негатива. Но я не понимаю, как можно любить Джо Дассена! -

возразил он. – Другое дело Заппу, Дилана или, на худой конец, Лео Самерс, но

Дассена? Все эти «Елисейские поля», «Индейские лета». «Си тю не экзистэ

па» Это же дикий эстрадикус советикус. Да и внешне он напоминает скорей

нашкодившего бесенёнка, чем певца.

– Неправда, – решительно возразила она. – Он милашка! Он шармер! Не чета

некоторым, – и она с усмешкой скользнула взглядом по его унылым мокрым

башмакам. – А какой голос! Мягкий, обволакивающий, гладящий и чуть

шероховатый, как велюр. А какой у него французский язык! Боже, какой язык!

Французский язык! Лицо его сморщилось на манер печеного яблока. Разве это

язык? Другое дело– английский: герб, фейс, флет, фак. О! Пардон, я кажется,

увлекся.

– Ничего, – успокоила она. – Ты так говоришь, потому что не знаешь

французского.

– Кто? Я не знаю! – воскликнул он. – А что его знать: седуксен, пермедол,

закидон и шерше ля фам. Вот и весь французский!

– Да, это вполне богатый задел для предметного разговора о тонкостях

французской речи, – ответила она с саркастической улыбкой. Она имела право

на сарказм, французский для неё был как родной. Учила его в спецшколе, и

сейчас в институте иностранных языков…

Осенний вечер переходил в ночь. Свет автомобильных фар скользил по

мокрому дорожному полотну, отчего дорога походила на огненную реку…

– А вот и мой дом, – сказала она, указывая на серую в подтеках девятиэтажку.

– Пока, – бросила она на прощанье. И звук её шагов стих в подъездных

сумерках.

– А она очень даже ничего, – подумал он, поворачивая к остановке. – Только с

таким куртецом… – он с ожесточением стряхнул с рукава мокрый желтый лист,

– шансы мои сведены практически к нулю! Розы и мороженое за неимением

франков, долларов и банальных рублей отпадают автоматически. Стать

Дассеном…

И он перерыл музыкальные и киножурналы.

Дассен, писали там, родился в известной артистической семье. Рос в богемном

окружении. В доме всякий вечер – джаз и артистическая тусовня. Окончил

университет в Мичигане. Изучал иностранные языки. Санскрит и, кажется,

русский. Писал для «Плейбоя». Снимался в кино, но бросил и неожиданно

запел мягким, сочным речитативом, который сводит с ума детоспособного

возраста женщин и чиновниц от советской культуры. «И здесь вы, «пролетарий

над Парижем», – усмехнулся он, закрывая последнюю страницу. – Что вы – лицо

с отсутствующим прошлым и сомнительным будущим – можете

противопоставить такому сопернику? – мучил он себя вопросами. Писать для

«Плейбоя», когда даже за его хранение можно получить приличный срок!?

Изучать санскрит? Но где достать учебник, если даже букварь продают по

справке ГОРОНО.

В итоге, содрав с дрянной магнитофонной записи гармонию и слова

нескольких дассеновских песен, он спел их на вечеринкe, которую в небольшой

компании отмечали у нее дома.

– Et si tu n'existais pas – перебирал он гитарные струны.

– J'essaierais d'inventer l'amour

Грустная улыбка лежала на ее губах.

– Naоtre les couleurs du jour Et qui n'en revient pas, – отчаянно грассируя,

закончил он.

Пластиночный портрет, глядевший на него из-под стекла книжной полки,

скривился в иронической улыбочке.

Гости хлопали и уверяли, что он поет лучше оригинала.

Неплохо, – сказала она. – И что интересно: в твоем произношении есть нечто

бельгийское.

Это была его маленькая победа над большим французским сердцеедом. Нужно

было, не мешкая, развивать и углублять прорыв. Он взял в руки краски и кисти.

– Тебе на память, – сказал он, разворачивая выполненный им портрет Дассена.

– В твоей манере быстрых и сочных мазков есть что– то от импрессионистов.

Что-то светло-печальное, – рассматривая портрет, сказала она. – Но я не пойму, почему у Дассена черты твоего лица?

– Ты права – это не совсем портрет французского шансонье. Это… – Он перешел

на французский. – C'est ma fantaisie.

Прощаясь, она впервые за время их знакомства поцеловала его.

И это поцелуй мог означать только одно. Он выхватил стратегическую

инициативу у кучерявой французской бестии.

Но тут же последовало два крупных поражения.

В купленной им для неё новенькой запечатанной пластинке Джо Дассена

оказалась запись речи Л.И. Брежнева, произнесенной им перед рабочими

завода имени Лихачева. С трудом и с жуткой переплатой добытые у кассы

театра два билета на концерт Д. Дассена в Москве дома оказались клочками

меловой бумаги.

Сломленный, раздавленный неудачами он решил порвать эту ни к чему

не ведущую связь. Стороной обходил её дом, перестал звонить…

С последней их встречи прошло порядочно времени, он уже стал забывать об

этом глупом увлечении и бессмысленной борьбе с кудрявым шансонье, но как-