Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

альбом, вытащил пожелтевшую от времени фотографию. Гостья взглянула на

нее, и в ту же минуту лицо ее сделалось белее столовой скатерти, руки

задрожали, губы стали жадно хватать воздух.

– Что с вами!? – изумился старый виртуоз. – Вам плохо!?

– Нет, нет, нет. Все хорошо! Не беспокойтесь, – сделав глоток вина, заверила

хозяина гостья. – Дело в том, что на этой фотографии запечатлен наш дирижер

Лев Ефимович Капельман с тем самым попрошайкой-шизофреником!

– Да нет, что вы! – засмеялся хозяин. – Этой фотографии, поди, уж лет…

– Конечно, конечно! Я понимаю, что это фото сделано не вчера и даже не год

назад, но лица просто потрясающе идентичны.

– Вполне допускаю, – согласился хозяин особняка. – Более того, я даже думаю,

что трагическая история, приключившаяся с вашим дирижером, как ни

выглядит это фантастически, и есть финал той давней истории.

Все, что произошло в те далекие уже дни, рассказал мне как-то бывший

партийный руководитель нашей консерватории. Он эмигрировал лет тридцать

тому назад. Жил тут неподалеку. Мы иногда за рюмочкой обсуждали нашу

тамошнюю жизнь. Так вот, что он поведал мне перед своей, помяни Господи

его душу, кончиной…

В нашей консерватории трагически погиб студент. Молодой человек -

дарования, я вам скажу, необыкновенного. Божественного, право слово. Упал с

крыши высотного здания. Следов насилия на теле погибшего обнаружено не

было, что дало основание квалифицировать дело как самоубийство. Ну,

самоубийство – не убийство. Карать некого! Так вот, наутро, – рассказывал мне

секретарь, – приходит к нему дедушка вашего, упокой Господи его душу, -

старый виртуоз перекрестился, – Капельмана. И давай каяться. Тогда ведь у нас

партийные секретари вроде церковных батюшек были. Так, мол, и так, товарищ

секретарь, никакой это не суицид, а самое, что не наесть настоящее убийство. И

совершил его я.

– Как ты!? Ведь вы же были друзья, что называется, не разлей водой! – изумился

секретарь. – С чего тебе его было убивать!?

– Из зависти и желания быть первым! – ответил дедушка вашего дирижера.

Секретарь изумленно вопросил:

– И как же ты это сделал? Ведь он упал с крыши высотного здания. Ты что его

туда, силком что ли затащил?

– Нет, не силком. Я все рассчитал. Придумал какой-то праздник. Ну, как

водится: за праздник нужно выпить. Я предложил, мол, давай поднимемся на

строящуюся высотку. Выпьем и пейзажем полюбуемся. Оттуда такой вид -

закачаешься! Поднялись. Выпили. Я его легонько так и подтолкнул в пропасть,

а сам, как ни в чем не бывало, вернулся в общежитие. Думал, что легко

переживу это преступление, однако, всю ночь чертики кровавые перед глазами

скакали. Нет не смогу я с такой ношей жить.

– Я, – говорил мне секретарь, – где-то слышал, что Мессию должен родить

мужчина. Так вот, в те минуты я думал, что я именно тот мужчина и есть. Такие

у меня в животе случились колики. Это же не просто убийство! Это же ЧП.

– Слушай, – сказал ему секретарь, – немного очухавшись. Ты того, посиди пока

здесь, а я скоро вернусь.

И побежал секретарь в НКВД, к тамошнему партийному деятелю -

давнишнему своему приятелю.

– “Вышак” пареньку твоему ломится, – выслушав рассказ, авторитетно заявил

НКВДист. – Ну, и тебя соответственно по головке не погладят и орденом, как

сам понимаешь, не наградят. Ты, давай посиди пока здесь, а я схожу к

руководству – посовещаюсь. Может, мы чего и решим в его, твою и нашу

всеобщую пользу. Ты же ведь говоришь, что он талант, гений, а нам ими

швыряться, как ты понимаешь, не годится. Гениальный исполнитель – это, брат,

валюта! Кроме того, и дельце у нас одно интересное намечается.

Я думаю, – внес свое дополнение старый виртуоз, – что он с лихвой затем

отработал свое прощение. Концертировал он во всех крупнейших театрах мира.

Оставил после себя гигантское количество записей. Впрочем, revenons a nos

moutons, то есть секретарям. Минут через пятнадцать секретарь НКВДистов

вернулся и говорит:

– Айда! Показывай мне своего Раскольникова, я с ним побеседую.

Консерваторский секретарь запер их в своем кабинете. Часа два они там

толковали. О чем они так беседовали, того я сказать не могу, но думаю, что

уговорил он новоявленного Сальери молчать…

Через какое– то время его перевели в столичную консерваторию. Он пришел ко

мне попрощаться.

Стал у окна. Долго молчал, потом говорит.

– Лучше бы я к вам не приходил, а сразу наложил на себя руки.

– Ну, ну, – принялся успокаивать его секретарь. То, что произошло, то

произошло. Нужно продолжать учиться, жить…

– А кто же за все за это ответит? – требовательно спросил Раскольников-

Сальери.

– Ты– талантливый человек, – ответил ему секретарь. – Можно сказать,

музыкальный гений. Тебя, я уверен, из-за этого и простили! А ответят? Тот,

кому надо, тот и ответит!

– Внуки мои ответят, – мрачно предрек гений и вышел из кабинета.

Секретарь усмехнулся и бросил ему вдогонку:

– Ты вначале детей заведи, а уж потом о внуках думай.

На следующий день в молодежной газете были опубликованы материалы дела о

злостном убийстве талантливого юного дарования. «Троцкистско-зиновьевские

собаки покусились не просто на личность” писал журналист-молодежник.

“Они подняли руку на молодое советское искусство»! Вот такая невеселая

история, – старый виртуоз красивым жестом тронул свои седины. – Впрочем, не

будем о грустном. Давайте-ка, я вам лучше свою оранжерею покажу! Я, знаете

ли, увлекся цветами на старости лет. Они безгрешны как ангелы и дети.

Пойдемте, я вам их покажу…

Они вышли из залы. Проворный слуга принялся убирать стол. Вскоре на нем

осталась лежать только фотография, c пожелтевшего глянца которой на

опустевшую комнату смотрели красивые, счастливые, улыбающиеся молодые

люди…

1. Он часто заходит в этот магазин старых пластинок на многолюдной

улице большого города. Ему нравится перебирать пожелтевшие, истрепанные

конверты, вглядываться в фотографии знакомых певцов на обложках. В этом

есть что-то от случайной уличной встречи с давно позабытым школьным

товарищем. Огорошенный, вы мучительно силитесь вспомнить, кто бы это мог

быть? Вы до предела напрягаете свою память, вслушиваетесь в прокуренный,

глуховатый говор собеседника и вспоминаете: «Ба, да это Юрасик из 10-б,

рубаха-парень, сорвиголова, вожделенная мечта старшеклассниц”. Придя в себя

от этого открытия и оправившись от конфуза, до вас вдруг доходит … «Эх,

брат, эко потрепало нас безжалостное время»…