Йицхак Ави-Давид - Рассказы израильских писателей

Когда она часами просиживала в сумрачном доме отца за швейной машиной, погруженная в свои невеселые мысли, в душе ее созревали важные решения. Ей казалось, что сейчас она лучше видит и прошлое и будущее. В однообразном и утомительном труде, когда ничто не отвлекает и не мешает думать, ей постепенно открывалась истина… И как это она дошла до такого богохульства, что дерзнула уйти от своего жребия, начертанного небесами? Почему она вовремя не почувствовала, что таково веление судьбы?

Да, но почему небесам угодно было лишить ее всех радостей жизни? Почему судьба уподобила ее засохшему дереву, безжизненной ветке, оторванной от ствола? Почему ей не суждено быть матерью, как всем другим женщинам на земле? Почему ей не суждено вскормить грудью своего ребенка? Ведь даже звери лесные не лишены этого счастья… Почему?

Но кто ты, человек, что осмеливаешься задавать вседержителю такие вопросы? Почему тебе хочется все знать? Ведь говорится же в народе — и мать ее это часто повторяла, — «кого бог любит, того и наказывает»…

А почему? В чем тут смысл? Как это объяснить?

Это великий секрет… Такова воля всевышнего, и простому смертному не дано этого знать. То тайна небес… Скрыты пути господни от взоров людей… Ужели человек, вышедший из чрева женщины, дерзнет проникнуть в божий замысел! Жалок и ничтожен тот, кто помышляет об этом…

Теперь Лора твердо знала, что осуждена жить, не познав настоящей жизни. Таков ее жребий. Это сейчас очевидно, и как смешна была ее борьба, как тщетны были ее попытки уйти от судьбы! Она не поняла этого тогда, когда ей было вручено разводное письмо. Теперь-то она знает, как сильна и всемогуща рука, начертавшая ее судьбу, уготованную свыше…

И вот Лора решила всецело посвятить себя благу других, видя в этом единственный путь к искуплению своих грехов. Она всячески заботилась о сестрах, и благодаря ее стараниям удалось выдать одну из них за тихого, скромного человека. Она трогательно заботилась об овдовевшем отце, старалась скрасить его безрадостную старость. Покорно сносила она его мелочные придирки и стариковское брюзжание. Преданно обслуживая всех домочадцев, она старалась в меру сил облегчить их жизнь. Это ее участь, и с этого пути она не свернет.

Когда по прошествии нескольких лет заявились сваты, которые решили пристроить и ее (все сестры были уже замужем), и предложили выгодные партии, Лора наотрез всем отказала. Она была уже далека от суеты жизни, смех и веселье были для нее тягостны. Когда ее очень упрашивали, она присутствовала на семейных торжествах, чтобы никого не обидеть, но старалась поскорее уйти домой и с трудом сдерживала слезы. Беспечные голоса поющих, сладкозвучная флейта и веселый барабан только бередили старые раны, вызывая чувство стыда, заставляли болезненней биться ее бедное сердце. Так камень, брошенный в спокойную воду, вызывает волнение на ее поверхности.

А годы шли… Лора примирилась со своей участью. От раз и навсегда избранного пути она не отклонялась ни вправо, ни влево, хотя путь этот был извилист и труден. Болезни, страдания, жестокая нужда — все оставляло свои следы на ее лице. Вот и преждевременные морщины появились на нем, и уже ничем нельзя было остановить наступающее увядание.

Но и в облачный день чувствуешь солнце, скрытое за тучами. А для старческих глаз, много повидавших в своей жизни, приглушенный свет солнца, пропущенный сквозь фильтр облаков, желаннее палящих, обжигающих лучей. Старость ведь больше всего ценит спокойные тона…

И когда уже померкло яркое сияние ее женской красоты, Лора обратила на себя благосклонное внимание «его святейшества» Якова Алуфа — главного раввина города, после того как на семьдесят пятом году жизни скончалась его супруга.

Алуф был богат и знатен. Все члены общины уважительно называли его «мудрым» и «просвещенным», ибо он владел европейскими языками (явление редкое среди раввинов столь почтенного возраста) и пользовался влиянием среди сильных мира сего. Вид у него был весьма внушительный. Седина только украшала старца, а тучность делала его осанистым и придавала особую значительность его персоне. Во всех его движениях чувствовалась уверенная властность. У него были умные, выразительные глаза человека, немало повидавшего на своем веку. Но тщетно было бы искать в них святость… А толстые чувственные губы свидетельствовали о неудовлетворенных и подавляемых желаниях.

Лора уже много лет была вхожа в дом досточтимого раввина (с тех пор, как Полары жили с ним в одном квартале), но общалась обычно с «сеньорой раввиншей» [21] В некоторых восточных еврейских общинах сохранилось обращение «сеньор» и «сеньора», но только по отношению к высокопоставленным лицам. , с ее единственной дочкой и с внучками. Искусная портниха, хорошая хозяйка и приятная собеседница, она была здесь желанной гостьей. Не раз по ее советам и в соответствии с ее вкусом решались дела, касающиеся туалета дам. Ее тихий нрав, скромность, готовность услужить снискали ей любовь и уважение. Нередко Лора слышала похвалы по своему адресу из уст самой раввинши, а представительницы младшего поколения иногда даже поверяли ей свои тайны, ибо очень уж она располагала к себе и умела без всяких усилий завоевывать любовь и доверие всех, кто ее знал. И когда с нею были так ласковы и откровенны, она в душе горячо благодарила всевышнего за то, что не окончательно еще пала в глазах людей и ей снова доверяют.

Еще не кончился тридцатидневный траур по раввинше, а старый отец Лоры хахам [22] Хахам — почетное обращение, бытующее среди евреев — выходцев из восточных стран. Так обычно называют пожилых, уважаемых и образованных людей. Шмуэль Полар уже был приглашен его святейшеством в один из отдаленных ешиботов, когда в нем не было других посетителей. Рядом с досточтимым раввином находился его ближайший помощник и советник хахам Тарфон Шокел.

Хахаму Шмуэлю была оказана высокая честь: ему предложили сесть рядом с раввином. И вот что сказал досточтимый Яков Алуф отцу Лоры:

— Мы пригласили вас, хахам Шмуэль, по важному делу. Нам хотелось бы узнать, как вы отнесетесь к тому, что мы возьмем у вас вашу Лору… Поразмыслив, мы пришли к выводу, что именно такая — ни девушка и ни старушка — подойдет нам. Но прежде мы хотели бы знать ваше мнение. Нам, разумеется, не хотелось бы причинять вам огорчений — ведь Лора опекает вас, заботится о вашей старости… Что вы нам скажете, хахам Шмуэль?

Прежде чем смущенный отец открыл рот, в разговор вступил хахам Тарфон:

— Я уже говорил сеньору раввину, что, по моему мнению, хахам Шмуэль не будет возражать… Но главное — это она. Вот об этом следует подумать… Насколько мне известно, ей не раз предлагали выгодные партии, а она отказывалась… Разумеется, в данном случае не может быть никакого сравнения. Но все же…. как знать…