Йицхак Ави-Давид - Рассказы израильских писателей

И когда стало известно об этой чистой и безнадежной любви, Лора узнала, как злы и завистливы люди. У нее было такое ощущение, что ее и любимого человека внезапно схватили чьи-то грязные руки и окунули в мутный и грязный поток. Поползли злобные, грязные слухи; распоясались лицемерные святоши и клеветники; дали волю своим языкам все шуты гороховые; в нее полетели комья грязи… И невольно вспомнились ей две старые поговорки: «лучше попасть в кипяток, чем в чужой роток», и «змею обойдешь, а от клеветы не уйдешь». На себе испытала Лора верность этих изречений.

Лора вернулась в отцовский дом. Не могла она больше жить с мужем под одной крышей, хотя поступок этот лег тяжким позором на репутацию всей семьи.

Любящее сердце Лоры не находило покоя. Не помогали настойчивые предостережения ее педантичного отца, которого все так уважали и к слову которого так прислушивались. Даже ему не удалось отвратить ее сердца от губительной страсти.

Временами Лоре казалось, будто она владеет волшебным талисманом, и перед ним вот-вот должны отступить все преграды. Исчезли из ее сердца страх и малодушие. Кромешная тьма расступилась, брезжил мягкий утренний свет. Все препятствия и препоны должны исчезнуть. Под яркими лучами солнца лед растает… То, что раньше страшило, оборачивалось ликованием борьбы и победы. Такова сила этого талисмана!

Несмотря на усиленную охрану, на непрерывные и бдительные наблюдения и даже засады со стороны ее родителей и родственников, влюбленным удавалось иногда встречаться на тихих далеких улицах, где было мало прохожих. Встречи эти были очень короткими, они длились считанные минуты. Иногда глубокой ночью им удавалось обменяться несколькими фразами через зарешеченное высокое окно ее комнаты, выходившее на улицу. В эти минуты влюбленные походили на ночных призраков. Так познавали они, трепещущие от страха изгои, какое это несчастье — любить…

По вечерам Лора обычно занималась шитьем и засиживалась за работой допоздна.

Дом постепенно погружается в тишину. Наступает полночь… Лора оставляет работу и подымается со стула, что стоит возле окна, выходящего на улицу. Она прикручивает лампу, чтобы лучше видеть в темноте, тихонько открывает окно, высовывает голову и начинает прислушиваться… И вот она слышит тихую песню, в которой звучит мольба. Мелодия плавно течет из глубины переулка, вздымается к окну и хватает за сердце, сжимает его тисками… Это он!..

На улице темно. Тихо. Свет тусклого уличного фонаря сюда не доходит. Листья не шелестят. Тишина и напряженное внимание. Это — разведка, и длится она недолго… Кажется, опасности нет. И вот слышится шепот:

— Доброй ночи, любимая.

— Доброй ночи, милый… Я ничего не вижу.

— Сделай поярче свет и присядь к окну — я погляжу на тебя, дорогая… Хоть немножко…

— Зажги раньше ты… Сейчас тихо… Зажги!

И он зажигает тонкую восковую свечу.

— Пусть яркий свет всегда освещает твой путь, любимый… Да хранит тебя бог… Послушай… Завтра не приходи. У нас допоздна будут гости… Я не смогу… Будет много народу… Умоляю тебя, будь осторожен!

— Хорошо, родная. Я гашу свечу. Сейчас посвети ты…

— Хорошо. Говори шепотом, милый, шепотом…

Лора берет в руки лампу, и яркий свет заливает окно.

И вдруг слышатся удары и приглушенный стон… Это несчастный влюбленный в бессильном отчаянии бьется головой о стенку…

— Боже мой… Перестань, Рифул!.. Ради меня…

Из его глаз неудержимым потоком текут слезы, и, как безумный, он прижимается лицом к каменной стене.

— Перестань сейчас же… Пусть лучше я погибну… Хватит! Если ты не перестанешь, я взойду на крышу и брошусь вниз, к твоим ногам… Клянусь! Перестань!

— Спусти, пожалуйста, нитку…

Она спускает по желобу, проходящему у окна, нитку, и он прикрепляет к ней письмо.

— Когда же мне можно снова прийти? И до каких пор?.. Боже милостивый!..

— На будущей неделе, любимый… Терпение… Только четыре ночи… Терпение и мужество!

— Ты ни на минуту не покидаешь моего сердца, ни на минуту!..

Он молчит, потом медленно прощается, напевая печальную арабскую народную песню:

Когда слабый голос растаял в ночной мгле, Лора отвернулась от окна. Глаза ее припухли от слез.

А по прошествии некоторого времени, когда злословие и клевета так разбушевались, что не было от них спасения, и когда назидательные речи раввинов стали уж очень грозными, случилось невероятное. В дом вошел растерянный и бледный, как воск, отец Лоры и упал на колени перед дочерью. Он пытался целовать ее ноги, он умолял ее сжалиться над его сединами, ради всевышнего и ради доброго имени всей семьи… Он уж и так разбит и раздавлен… Он не в силах больше переносить этот позор… Так почти бессвязно бормотал ее отец, всегда такой уверенный, такой гордый. Внушавший всем почтение и страх, он валялся в ногах собственной дочери, на глазах у всех домочадцев…

Лора дрожала всем телом, а присутствовавшие при этой сцене молча спрашивали: что еще случилось?

И он рассказал:

— Меня вызвали сегодня в суд [19] Речь идет о духовном суде еврейской общины. … Туда пришли какие-то люди и сказали, что ночью он приходит сюда на улицу… И зажигает свечку… А она наверху зажигает лампу… И они разговаривают… Он внизу, она наверху… И она спускает нитку, и он передает ей письма… Так рассказали люди… И суд постановил и обязал меня именем святого писания, чтобы Лора не сидела у окна… Ни днем, ни ночью… И вообще… Он, отец, понимает, что все это гнусная ложь… Лора не может пасть так низко… Но пребывание у окна дает пищу для таких слухов… Люди видят блоху, а говорят — верблюд. Как можно вынести такой позор и такие оскорбления! Хоть в петлю полезай…

Лора исходила слезами. У нее не было сил нести двойную ношу. Любить и ограждать свою любовь от отца и всех домашних нагромождениями лжи и обмана… Злые летучие мыши следили за каждым ее движением даже глубокой ночью. На что еще она могла надеяться?

Губы Лоры обещали отцу не сидеть больше возле окна, но сердце ее не могло устоять перед искушением, несмотря на то, что запрет опирался на святое писание. И в ночной тиши она часто прижималась к окну, пытаясь в густой тьме увидеть любимого. Так пловец ныряет в морскую пучину в поисках утерянных сокровищ…

…Когда по прошествии нескольких лет в городе участились болезни и начались другие «божьи наказания» — смерть грудных младенцев, засуха, — раввины были убеждены, что все это происходит «из-за тяжких грехов наших»: нарушения субботнего покоя (главным образом со стороны молодежи), противозаконного пользования бритвой [20] Религия запрещает евреям брить бороду. и прежде всего из-за дел супружеских — грехов самых тяжких. Сложные и путаные дела, связанные с распущенностью и падением нравов, нависли, как дамоклов меч. Подумать только: в городе целых три супружеских пары, между которыми шли непрерывные раздоры, вследствие чего мужья уже несколько лет жили без жен, а жены — без мужей. Мужья, ослепленные ненавистью и местью, не давали развода супругам, а из-за этого страдала вся община. Вот почему участились болезни и столько напастей обрушилось на всех.