Василий Афонин - Роща

Доехали быстро. Машину оставили на краю рощи. Пошли смотреть. Руководитель первым начал разговор, освобождая Камышова от напряжения. Они неспешно шли рядом среди деревьев и беседовали, как давние знакомые.

— Вы знаете, — сказал руководитель, улыбаясь, и улыбка согнала напрочь суровость с его лица, — а я ведь не поверил сначала, прочтя статью. Ну, думаю, растет себе десятка полтора берез и тополей, возле них мусору набросали — дело обычное. Однако четыре фамилии, решил взглянуть, что же это такое — роща. Стыдно признаться, но я ни разу не бывал здесь, хотя пятнадцать лет живу в городе. Ах, красиво! Давайте приостановимся…

Они уже прошли тянущуюся почти на версту предзаводскую территорию, где было более всего набросано, постояли на краю расширяющегося с каждым годом оврага, сюда самосвалы возили чуть ли не со всего города отбросы, и чего только не было тут: шлак из кочегарок, отходы литейных цехов, гашеная известь, обрезки резины с резиновой фабрики, строительный мусор, битое стекло. Частью это сползало само по себе в овраг, большие завалы лежали по берегам оврага, мешая подъезду грузовиков, и они сваливали груз на поляне, продвигаясь к самой роще. И дурно пахло от отходов.

Камышов представлял, как летними и осенними дождями, а весной — полой водой смывает в овраг, растворяя, что можно растворить, всю эту дрянь, поток стекает по дну оврага в речушку, добавляя гадости, речушка вливает свои воды в реку, а та несет их к самому океану. Овраг размывается постоянно, деревья, росшие по берегам, падают на дно и гибнут. За овраг надобно браться в первую очередь — заваливать его, засыпать вровень с берегами, но не тем, конечно, что свозят сюда из города грузовики.

По неширокой, затравеневшей дороге, ничем не отличимой от забытой проселочной, они вышли на поляну. Была вторая половина августа, сухой солнечный день. Иногда налетал из-за реки ветер, шумел вершинами деревьев, шум ветра и листвы скрадывал шум города, а деревья заслоняли обзор, оставляя открытым лишь небо. Деревья частью пожелтели: красные, желтые, бурые листья, перемешиваясь с зелеными, делали их нарядными. На листве, волнуемой ветром, на стволах деревьев, на полегшей желтеющей траве было много солнца. Солнцем было освещено лицо руководителя области. Светлые волосы его, зачесанные назад, слегка растрепались. Он стоял под березой в светло-сером костюме, застегнутом на одну — верхнюю — пуговицу, и молчал, глядя в дальний конец поляны на яркий рябиновый куст. Через поляну пролетела сорока…

Камышов находился поодаль. Заложив руки за спину, он прислонился ладонями и спиной к наклонно росшей березе, отклоняясь назад, чуть расставив для упора ноги. Ему хотелось сесть на пень и закурить, но неудобно было курить тут, в роще, бросать потом окурок в траву. Еще неудобнее было сидеть в присутствии стоявшего человека, старше тебя возрастом, да еще в таких чинах. Тихо было в роще, лишь шумел верховой ветер…

Во время ходьбы и сейчас Камышов все поглядывал исподволь на своего спутника, которого до этого дня видел раза два издали, а теперь вот он рядом, и можно поговорить, но опять же — о чем? Обыденный разговор затевать неловко, о роще же он все уже рассказал, оставалось лишь показать. Хотелось бы знать, о чем он думает в данные минуты и что думает вообще о жизни, поговорить бы, что называется, по душам, но это, разумеется, исключено. Для подобных разговоров нужно продолжительное знакомство, даже товарищеские отношения нужны, частые встречи. Товарищеские отношения между ними абсолютно исключены, и дело здесь вовсе не в возрасте, а в другом — в разнице положений. Их свел случай. Через час-полтора они распрощаются, и на этом, быть может, знакомство их прекратится. Попасть на прием к нему почти невозможно, кроме того, на приеме время ограничено, да и не говорят на приеме по душам, даже если и захочешь. Невозможно позвонить. Написать — не дойдет письмо до адресата, прочтут другие, спустят с резолюцией «Разобраться!» до самой низшей ступени, как было с письмом, посланным Камышовым одному из руководителей города.

Люди подобного ранга, размышлял Камышов, приглядываясь к спутнику, редко становятся героями литературных произведений, а ежели и случается такое, то они малоинтересны, так как очень уж правильны. Такими их делают авторы, подстраховывая себя ложной мыслью, что чем выше и шире масштабы, тем совершеннее руководитель. В сущности же это обычные люди, с их врожденными достоинствами и недостатками, но облеченные, в силу соответствующих обстоятельств, высокой властью. Власть эта является ко всему еще и проверкой их человеческих качеств. Одни выдерживают проверку, у других начинает кружиться голова от сознания полнейшей своей абсолютности. У редкого не покруживает голову, редкий выдерживает, и тогда он являет собой пример, как это и должно быть…

Как литератору Камышову не приходилось заниматься подобными фигурами. Самые высокие должностные лица, которые упоминал он, описывая деревни на Шегарке, были управляющие фермами и бригадиры. Но любопытство в нем было, желание «распилить», что называется, добраться до нутра, узнать из разговора-исповеди жизнь того или иного руководителя, день, когда он из обыкновенного служащего или специалиста превратился в администратора, и стал расти, подымаясь все выше и выше. И еще выше. И еще.

Меняется ли у них, а если меняется — почему, отношение к окружающему с каждым новым назначением? С какого времени и в связи с чем появляется сознание, что по сути своей он только руководитель, и никто более? Возникают ли у них какие-либо сомнения, а если возникают — какие? Как оценивают себя в роли руководителя? Имеет ли какое-то значение для них величина области, отдаленность ее при утверждении на пост руководителя данной области? Случалось ли такое, что кто-то при назначении отказался, заявив, что он не готов, не в состоянии, не в силах, не достаточно умен, образован, опытен, чтобы занять предлагаемое место? Какие отношения у руководителя области с аппаратом — дружит ли он с кем-то из них, ведь они все в его подчинении? А с кем вообще дружат такие люди? Чем увлекаются? Что читают и читают ли? Обладают ли художественным вкусом — высоким, посредственным? — ведь им приходится судить обо всем, в том числе и о литературе. Как питаются они? Болеют ли они за Отечество, за народ, не думая или почти не думая о себе, о своих различных жизненных удобствах?

Многое желательно было бы узнать Камышову о людях подобной категория, но как сделать это, если ты видишь их только на трибуне? О спутнике своем Камышов знал мало. Частью — из обычных житейских разговоров, частью из того, что происходило в области. О практическом уме его и необычайной энергии, заставляющей шевелиться областной управленческий аппарат. До приезда этого человека город, как и область, были едва ли не патриархальными. Работы, ставшие впоследствии основными, в ту пору носили пока что изыскательский характер. Одни только-только разворачивались, вторые по давней привычке переваливались через пень-колоду.